Сын
Шрифт:
Работяги обессиленно повалились на лавки. Мастер бродил туда-сюда, костеря насос.
— А что случилось? — осторожно поинтересовалась она.
— Иногда газ начинает рваться наверх без всякой причины. Все делаешь правильно, но с этим все равно не совладать.
После этого случая она не хотела и на шаг отходить от Хэнка. Если он окажется на буровой в момент взрыва, она должна быть рядом. Она больше никогда не останется в одиночестве.
Тридцать
Дневники Питера Маккаллоу
25 июня 1917 года
Вечером Мария заглянула ко мне в кабинет. Я давал ей машину съездить в Карризо, втайне надеясь, что она не вернется.
— Напугала?
— Немного.
А я ведь и вправду ждал, что она уедет навсегда. Осознав это, успокоился и опечалился одновременно.
— Сколько книг… — Она рассматривала комнату. — Ты здесь ночуешь?
Я кивнул.
— Из-за меня?
— Привык, еще когда с женой расставался. — И это почти правда.
— Ты только посмотри на меня. — Присев на диван, она вытянула руки. — Я как покойник. Даже в зеркале себя видеть не могу.
— Тебе нужно просто отдохнуть и нормально питаться.
— Я не могу задерживаться здесь надолго.
— Я уже сказал, что я не против.
— Но я против.
Она еще раз окинула взглядом комнату.
— Сколько тебе лет?
— Я на одиннадцать лет моложе тебя, — призналась она. — Хотя сейчас, конечно, выгляжу старше.
— Но по-прежнему очаровательна.
Это, разумеется, не совсем правда, но я покраснел. Она изменилась, насколько это вообще возможно за четыре дня. Кожа уже не такая иссохшая, губы не настолько растрескавшиеся, волосы чистые и блестящие. На мой комплимент она никак не отозвалась.
— Знаешь, я годами представляла, как проклинаю тебя, но, увидев, что причиняю тебе боль, почувствовала себя виноватой. Ужасно злюсь на себя из-за этого ощущения. Но вот уже две ночи прекрасно сплю. И от этого тоже терзаюсь виной. Наверное, я все-таки трусиха.
— Это смешно, — заметил я.
— Ты не имеешь права судить.
Она разглядывала мои книжные полки от пола до потолка, и глаза ее потеплели, а я не мог отделаться от чувства, что она не жилец на этой земле; мне случалось видеть покойников гораздо более упитанных.
— Здесь теперь много фермеров?
— Ага.
— А остальные мексиканцы? Кто-нибудь остался?
— Некоторые уехали в Мичиган, кое-кто исчез бесследно, кто-то умер.
Она спросила, кто именно. Порывшись в записях, я уточнил детали, хотя многих помнил и так.
Убиты в ходе мятежа: Ллевеллин и Морена Пирс, Кустодио и Адриана Моралес, Фульгенсио Ирина, Сандро Вьехо, Эдуардо Гузман, Адриан и Альба Киреньо, все четверо детей Гонсало Гомеса, десять человек Розарио Сотоса,
Бежали во время или после мятежа: Альберто Гомес, Клаудио Лопес, Ханеросы, Сапиносы, Урракасы, Хименесы, Ромеросы, Рейесы, Доминго Лопес, который не родственник Клаудио, Антонио Гузман, который не родственник Эдуардо (убитого), Вера Флоресы, Вера-Крузы, Дельгадосы, Уррабазесы.
Наверное, есть и другие, о которых я не слышал.
— Ты все записал. Поразительно.
— Это еще не все. На работу в Детройт переехали семьи Адора Ортис, Риккардо Гомес, Варгас, Гильберто Гузман, Мендеса, Эррерас, включая двух дочерей Розарио Сото, Ривера, Фредди Рамирес.
— Вам достались все наши земли или поделили с Рейнолдсами и Мидкиффами?
— Только нам. И нескольким фермерам с Севера. — Это и правда и ложь одновременно, и я пожалел, что сказал.
— Полагаю, за неуплату налогов.
— У твоего отца вроде бы были большие долги.
— Это неправда.
Я безучастно смотрел в окно.
— Во мне столько ненависти, — выдохнула она, — что иногда не понимаю, как я вообще до сих пор жива.
1 июля 1917 года
Мария Гарсия живет у нас десять дней. Консуэла докладывает, что в мое отсутствие она бродит по дому или сидит на террасе, уставившись в ту сторону, где прежде располагались земли ее семьи, или играет на рояле, принадлежавшем моей матери. Когда же я возвращаюсь с пастбищ, она обычно играет — словно догадывается, что мне это приятно.
После ужина мы встречаемся в библиотеке. Нам нравятся одни и те же комнаты в этом огромном доме — библиотека, гостиная, западная часть террасы. Укромный уголок, откуда видно далеко и слышно, если кто-то приближается.
На вопрос о планах она ответила, что намерена продолжать есть, а когда утолит голод, подумает о следующих планах. Выглядит она гораздо лучше, набирает вес, одновременно молодея на глазах.
— Когда станет неловко, — сказала она, — я сразу же уйду.
Я не стал говорить, что вообще-то уже давно неловко, что отец требует, чтобы она убиралась.
— И куда ты пойдешь?
Она пожала плечами.
— А как сейчас живется в старой доброй Мексике? — Как будто не знал ответа, право.
— Хватают людей на улицах, или по пути из кино, или в таверне, говорят, ты бандит — сапатист, каррансист или виллист, в зависимости от того, кто хватает. Если возмущаешься или вдруг выясняется, что ты на другой стороне, убивают на месте.
— У тебя, наверное, остались университетские друзья?
— Это было пятнадцать лет назад. И почти все уехали, когда ситуация обострилась.