Сын
Шрифт:
— Что ты здесь делаешь? — спросил я.
— Это мой дом.
— Я хотел сказать, в Бастропе.
— Судья вел дела с моим первым мужем.
— А он что, смотал удочки?
— Он подхватил лихорадку в Индианоле. А здесь чудовищная жара. И насекомые.
— В Индианоле они пострашнее. Как и все остальное.
— Тебе, наверное, приходится с головы до ног обмазываться грязью, чтобы не кусали.
Что-то в ее глазах заставило меня подойти и сесть на диван. Она присела рядом.
— Ты собираешься вызвать шерифа?
— Вот как раз размышляю об этом. А ты не собираешься снять с меня скальп?
— Вот как раз размышляю об этом.
— Сколько тебе лет?
— Девятнадцать. — На самом деле мне было шестнадцать, но благодаря солнцу
— С тобой дурно обращались?
— Шериф?
Она решила, что это шутка.
— Команчи, разумеется.
— Они усыновили меня.
— Но ты был там вроде раба?
— Я был таким же, как все. Равным членом племени.
— Как интересно.
— Моя семья команчей умерла, — признался я. — Поэтому я вернулся.
Она смотрела на меня, как мать, очень добрая женщина, правда. Но пока мы не зашли чересчур далеко по пути добродетели и милосердия, я сказал:
— Я собираюсь выпить портвейна из запасов судьи, а потом увести одного из его скакунов. Выпьешь со мной?
— Я могла бы выпить с тобой, — медленно проговорила она, задумчиво наморщив нос. — Но может, ты сначала примешь ванну?
— Ты пустишь меня к себе?
Она сделала удивленные глаза, но вообще-то нисколько не удивилась, я точно знал.
Тридцать пять
Джинни Маккаллоу
Сначала донесся звук, и только потом над деревьями показался он, неуклюжий и тяжеловесный; и никто уже не хотел на это глазеть, все предпочитали, чтобы их не отвлекали от работы. Шериф со своими людьми отошли в сторонку, и вертолет опустился прямо в грязь у шпинатного поля Холлис Фрезер.
Высокий длинноносый мужчина вылез из летающей машины. Дождавшись, пока вокруг соберется толпа, взгромоздился на деревянную трибуну и заговорил. Его помощники раздавали персики из Хилл-Кантри. Этот тип утверждал, что Коук Стивенсон отдал штат крупным ранчеро и северным дельцам и ничего не оставил рабочим. Джинни, пожалуй, оробела бы выступать перед четырьмя сотнями незнакомых людей, а вот он — ничего, ему даже нравится. Направил мегафон на группу людей, державшихся в сторонке, попросил их подойти ближе и выслушать. У него было прозвище Говно Джонсон.
Глядя, как он размахивает руками, разглагольствуя, Джинни поняла, что Финеас прав. С Коуком Стивенсоном она знакома, приятный мужчина, которого не слишком интересует ваше мнение, у него свои моральные ориентиры. Благодетель, образец для подражания, прекрасно, если ваши дети вырастут похожими на него. А этот тип, что сейчас разливается лживым соловьем, явно наслаждается тем, что все на него смотрят, и в душе его нет места иным радостям. Не было ни одного нефтепромышленника во всем штате, кто бы не поддержал его.
— У меня есть кое-что для будущего сенатора, — сказала она помощнику, надеясь, что тот оценит ее лесть.
Не оценил. Глядя поверх ее головы, равнодушно процедил:
— Можете передать это мне.
Этот северянин жутко потел в своем черном костюме, а еще у него дурацкие пластиковые очки; человек, которого никто никогда не любил, и он начал к этому привыкать. По ее представлениям, именно так выглядят люди, работающие в Вашингтоне.
Мужчина принял конверт, а она думала про его босса и про Коука Стивенсона, а потом вспомнила, что сказал Финеас, прежде чем она выписала чеки. Для большинства людей проблема в том, что они дают недостаточно. Они хотят быть послами, но как только дело доходит до денег, думают, что сто баксов — это куча денег, и удивляются, что не получают отклика. В ее конверте лежали четыре чека на пять тысяч долларов каждый. Один от нее лично, один — от их юриста Милтона Брайса, один — от их управляющего Салливана, последний — от вакеро по имени Родригес. Салливан и Родригес вместе зарабатывали меньше пяти тысяч в год; она положила деньги на их счета накануне. На любой из чеков можно было купить новенький «кадиллак», и помощник внимательно изучил каждый, дабы убедиться,
Джонсон просиял; какой непосредственный тип. Он отпихнул локтем одного, другого, толпа расступилась; большие уши, большой нос, густые брови — он возвышался над всеми.
— Вы, должно быть, племянница Финеаса. — Улыбка не сходила с его лица с момента приземления.
— Да, — коротко ответила она.
— Он часто говорил о вас, рад познакомиться. Передайте ему, что я вспоминаю наши совместные рыбалки.
— Да, сэр.
Кто-то ухватил его за рукав.
— Работа, — усмехнулся он. — Но мы еще увидимся, дорогуша.
Когда конгрессмен уселся в вертолет, помощник разыскал ее и сообщил:
— Поскольку вы тут у себя дома, в следующий раз несите наличными. Гонка предстоит нешуточная, нам понадобится любая поддержка. — И протянул ей персик.
Возвращаясь к машине, она внимательно рассмотрела фрукт. Мелкий, помятый, годится разве что свиньям на корм; десятки таких же разбросаны в пыли вокруг.
Когда это было? Сорок седьмой или восьмой, точно уже не вспомнить. Сказать, что его избрали, не совсем правильно. Но, по крайней мере, урна 13 обнаружилась в Округе Джим-Уэллс, а не Уэбб и не Диммит [112] . Эти годы слились в одно сплошное пятно. На ранчо появилось достаточно скважин, чтобы обеспечить приток капитала, после чего там решили прекратить бурение. Они с Хэнком купили дом в Хьюстоне. Сняли маленький офис. Потом офис побольше. Потом купили дом попросторнее. При тогдашних темпах роста экономики невозможно было потерять деньги, чем бы вы ни занимались.
112
В 1948 г. во время избирательной кампании Линдон Джонсон проигрывал праймериз своему сопернику Коуку Стивенсону. По окончании выборов в избирательной урне № 13 в Элис были «случайно обнаружены» еще 200 якобы неподсчитанных бюллетеней. Эти голоса (в пользу Джонсона) решили исход выборов, Линдон Джонсон стал сенатором.
Она думала, что за три года они с Хэнком привыкнут друг к другу, установится скучноватый, но стабильный ритм, жизнь покатится по хорошо наезженной колее. Ничего подобного. Мир менялся слишком быстро, бизнес рос пяти, если не десятикратно ежегодно, и это был ее бизнес в той же мере, что и Хэнка. Своим способностям она не удивлялась, она с детства принимала их как данность, но его таланты, казалось, не имели границ — она даже начала подозревать, что Хэнк в чем-то превосходит ее. Мысль приносила облегчение и беспокойство одновременно. Она никогда и вообразить не могла, что сможет вести нормальную жизнь, находясь под чьим-то покровительством, и не слишком тревожиться из-за этого.
Большинство знакомых мужчин были глупцами вроде ее отца и братьев, ими руководило упрямое невежество, которое они по недоразумению принимали за гордость. Невежество определяло каждый миг их существования, и вплоть до настоящего времени она не сомневалась, что мыслит яснее, честнее любого из мужчин, за исключением Полковника и, возможно, Финеаса. А вот теперь появился еще Хэнк.
Он, конечно, не был идеален. Нетерпим в отношении того, что считал глупостью, даже если остальные полагали это важным. В нем была какая-то северная холодность. Взять хоть историю с той ужасной писательницей из Нью-Йорка. Джинни не хотела встречаться с ней наедине, но Хэнк очень предусмотрительно сбежал из города, а Джинни опрометчиво согласилась принять писательницу на ранчо, в восьми часах езды от Хьюстона, — у них тогда не было личного самолета, — вместо того чтобы настоять на интервью в офисе. Тетка писала грандиозный роман о Техасе. Она уже встречалась с Клебергами, Рейнолдсами и только что побывала на открытии отеля Гленна МакКарти. Эта дама получила Пулитцеровскую премию; казалось, с ней полезно завязать знакомство.