Сыновний бунт
Шрифт:
Прислушался к собранию, ловил каждую реплику, а видел Скуратова. Тот засунул под широкий армейский пояс крупные ладони, прошелся по комнате и, не глядя на Ивана Лукича, сказал:
— Отпустить — дело пустяковое… А как тебе жить без «Гвардейца»? Станешь путаться у жу-равлинцев в ногах?
— Ну, пойду к Григорию внучат нянчить…
— Не криви душой и не обманывай ни себя, ни других! — строго сказал Скуратов. — Знаю, взбрело в голову желание погордиться: а как без меня? А обойдутся ли? Не заплачут ли? Напрасная печаль, Иван! Обойдутся без тебя журавлинцы, и еще как! Ты тут, у меня, разводишь теорию о потолках, а в Журавлях идет собрание, люди без тебя решают
— Слушаю…
— И наматывай на ус, он у тебя для этого подходящий, — с улыбкой продолжал Скуратов. — Рассуждения насчет потолков выбрось из головы. Прикажи Ксении, чтоб мигом доставила тебя на собрание. — И без улыбки, по-командирски: — Предупреждаю, если опять начнешь ныть, | тогда можешь отправляться хоть в няньки… Лично
с тобой нянчиться, друг, не будем. Можем поехать в Журавли, собрать колхозников и сказать: поглядите на этого усатого дурня! Хочет податься в няньки… Как, Иван? Или не станем созывать журавлинцев?
— Думаю, Степан, малость надо погодить…
После этих слов, хмуря брови, Иван Лукич повернулся, как солдат, на каблуках и быстро вышел на улицу.
«Малость погодить… Малость — это сколько? День или год? Но пройдет «малость», а тогда что? Созывать людей и объявлять: поглядите на этого дурня!» — рассуждал Иван Лукич, из-за сарайчика поглядывая на собрание. Прислушался к крикливому голосу старика Игната, и мысли о Скуратове оборвались. «Птичьи кумовья тоже туда, в хорошую жизнь. Хутора предлагают сносить, и надо ж додуматься до такого…» Внимательно слушал выступление Ефима. Речь янкуль-ского агронома пришлась по душе, и Иван Лукич сказал сам себе: «Умный воспитанник у Гнедого. И складно у него получается. Будто не говорит, а читает по писаному. Хоть и волнуется, горячится, а плечо Ивану подставляет ловко…» «Чего я тут прячусь?» — подумал он, когда раздались возгласы: «Без Ивана Лукича ничего решить не можем!», «Иван Лукич не из пужливых!», «Решать без Ивана Лукича!» Дальше стоять за сарайчиком он не мог. Решительными, быстрыми шагами подошел к веранде и, поднимая руку и прося тишины, сказал:
— Товарищи колхозники! Я тут, среди вас! От неожиданного ли появления Ивана Лукича,
от его ли мощного голоса собрание вдруг притихло. Иван Лукич взошел на веранду. Ему показалось, что людей во дворе стало еще больше и все они, кто строго, кто ласково, кто с упреком, а кто с похвалой, смотрели на него и ждали, что он скажет. И он сказал:
— Стоял возле сарайчика, слушал речи и думал: что зараз для нас самое наиглавнейшее? Это, товарищи, вопрос: как жить? По старинушке, как жили крестьяне, или по-новому, как советует архитектор? Отвечайте: как жить?. По старинке или по-новому?
— По-но-о-овому! — прокатилось над толпой.
— Хорошо! — Иван Лукич поднял руку. — И решение наше будет такое: в помощь архитектору избрать комиссию… И так как моему сыну Ивану в Москве предстоит держать экзамен, то пусть та комиссия подсобит ему, что еще в том дипломе надобно доделать, а что изменить… Правильно?
— Верно!
— Согласны!
— С тобой, Иван Лукич, любые дела решать легко и просто!
Комиссию избрали из двенадцати человек. От женщин — Евдокию Сушкову, от стариков — кума Игната из Птичьего, от молодежи — Ефима Шапиро… После этого собрание начало расходиться. И когда двор опустел и по улице запылили грузовики, к Ивану подошла старуха Оденчиха. Взяла за руку и сказала:
— Сынок, а приют для одиноких старух срисовал?
— Срисовал, бабка Оденчиха, срисовал, — за Ивана ответил Иван Лукич. — Будет, бабуся, приют, будет…
— Скажи, Лукич, —
— Найдутся гроши, бабуся, найдутся… Иван Лукич взял старуху под руку и помог ей выйти со двора. Пожалел старую женщину и проводил до дому. Возвращался по притихшей улице, низко склонив голову. «Как жить? Все кричат: по-новому… А того не понимают, что Иван нарисовал не реальную нашу жизнь, а свой диплом… И надо поскорее уезжать ему из Журавлей с тем своим дипломом. — Остановился, закурил. — Уедет Иван, и жизнь в Журавлях снова наладится… И как это я раньше об этом не подумал?»
XX
Наступил октябрь. Днем и ночью шумели тихие обложные дожди. Пришла пора собираться Ивану в дорогу. Все, что намечал сделать в Журавлях, было сделано. После этого следовало бы не грустить, а радоваться. В Москву Иван возвращался не только с макетом новых Журавлей, с чертежами, но и с любимой женой. Почему же так ныло, так побаливало сердце? И почему теперешняя тоска напоминала Ивану тоску, которую он испытал в то утро, когда забрался в кузов грузовика и впервые покидал Журавли? И Настенька, обычно веселая, говорливая, тоже была молчалива и грустна. Собирала вещи свои и мужнины и старалась не смотреть на Ивана. Наклонилась над чемоданом, укладывала платье, а Иван поднял ее, потом взял в широкие ладони милое лицо и увидел заплаканные, тоскливые глаза.
— Слезы? — с наигранной веселостью спросил Иван. — Откуда они, Настенька?..
— Так… Разве я знаю! — И по щеке, блеснув, покатилась слезинка. — Когда уезжаешь, всегда бывает невесело… Ваня, а в Журавли мы вернемся?
— Ах, вот ты о чем?
Своей ладонью Иван осторожно вытер ей слезы. Хотел сказать, что, возможно, они и вернутся в Журавли, если доведетея то, что есть на макете и в чертежах, претворять в жизнь. И не сказал. Помешал Иван Лукич. Он появился на пороге и весело крикнул:
— Ну, птицы перелетные! Готовы выпорхнуть из гнезда? И отлично! — Взглянул на сложенные в углу и приготовленные для упаковки подрамники. — Плотники еще не приходили? Ну что за народ! Говорил же, чтобы с утра начали паковать… Беда! — Подошел к Ивану. — Ваня, на станцию я послал Голощекова. Велел взять билеты на поезд, что отходит из Невинки… Настенька, а ты чего такая кислая? Не журись, невестушка, не печалься! С таким парнем, как Иван, в Москве не пропадешь. Он тебя, ежели что, из огня выхватит! Как, Ваня, верно говорю? Угадал? Ну, ну, не отнекивайся, я-то тебя хорошо знаю! Это для Настеньки ты, может, и диковина, а для меня — весь на виду. — Обнял сына, отвел к окну. — Вот что, Иван, загляни-ка сегодня в правление. Там я приготовил нужные документы для Москвы. Те, что насчет твоих проектов и чертежей. С печатями, все как полагается. А как же! У нас порядок! Какой может быть документ без печати? — Подмигнул Настеньке, ища у нее поддержки. — Вот и моя невестушка это же скажет… Так что заходи! Ежели меня в кабинете не застанешь, то документы у Сашка… А я зараз проскачу в мастерскую и подошлю к тебе плотников… Пусть заколачивают твое добро…
Вскоре ко двору подъехал грузовик. Трое мужчин в длинных, путающихся между ногами парусиновых фартуках стащили с кузова доски, сняли пилы, топоры, сумочку с гвоздями. Не мешкая, плотники начали сбивать из привезенных досок ящик и упаковывать в него подрамники и макет новых Журавлей.
Через час сделали перекур, и пожилой плотник с густыми завитками волос на крепкой шее вынул кисет. Сворачивая цигарку, сказал:
— Иван Иванович, получается какая-то чертовщина…
— Это вы о чем?