Сыновний бунт
Шрифт:
— Хорошая моя! Теперь можем созвать со-.брание!.
Настенька молча улыбнулась. Слова тут были лишними. И ее молчаливая улыбка и внутренняя уверенность, которая жила в ней, говорили Ивану, что теперь-то ему не стыдно показать людям свою дипломную работу. Пусть смотрят и оценят… И все же Иван наказал Ефиму, чтобы собрание было немноголюдным. Лучше всего пригласить комсомольцев по списку. Ефим согласился. Вместе с Настенькой они составили список на двадцать два человека. Было решено собраться в субботу, и не в правлении, где имелся небольшой зал для заседаний, а тут же, в доме
До субботы оставался один день. Не теряя времени, Ефим оседлал мотоцикл и уехал извещать тех, кто был в списке. Иван и Настенька тем временем выносили на веранду чертежи, развешивали их по стенке, как на стенде. Макет новых Журавлей поместили на самом видном месте. Расставили стулья, скамейки, так что к открытию собрания все было готово заранее. Не зная, что бы еще такое приятное сделать Ивану, Настенька раздобыла камышину, и сказала:
— Ваня! Погляди, какая указка!
В субботу, когда солнце опустилось за Журавли, в калитке появились не комсомольцы, которых Иван и Настенька поджидали, а хуторяне из Птичьего — Игнат Антонов и Антон Игнатов.
— Доброго здоровья, Иван Иванович!
Они протянули Ивану руки, по-приятельски улыбнулись.
— Вот и мы, Ваня! Не опоздали?
— А вы, собственно, по какому делу? — спросил Иван.
— Мы? — удивились хуторяне. — Мы насчет показа новых Журавлей.
Смутившись, Иван сказал, что показа новых Журавлей не будет. Хуторяне не верили. Хитро, щурили глаза, подмигивали.
— Голову нам, Ваня, не морочь!
— Мы все наперед знаем!
— Для делегатов Лысаков снарядил грузовик, — пояснил Антон. — А мы на своих двоих… Слава богу, не опоздали.
— Зачем понадобился грузовик? — спросил Иван.
— Для людей…
— Странно. — Иван посмотрел на Настеньку. — Но кто сказал, что- нужно сюда людей везти?
— Ну и Ваня! Ну и хитрун! — Хуторяне рассмеялись. — Рази можно собрание утаить от людей? Раз собрание — все знают.
В то время, когда возле калитки шел этот спор, к воротам, взвихрив пыль, подкатил грузовик — не из Птичьего, а из Куркуля. В кузов набилось столько молодых, пожилых мужчин и женщин, что они могли лишь стоять, крепко, по-братски обняв друг друга.
Из кабины вышел Подставкин. Довольный тем, что на одном грузовике сумел доставить столько людей, он постучал кулаком по борту кузова и крикнул:
— Приземляйтесь, куркульчане! Хватит вам обниматься!
Шум, гам, смех, разговоры. Люди соскакивали на землю, отряхивали одежду и входили во двор. Подставкин увидел Ивана и сказал:
— Ну, как, Ваня, подходящую делегацию прислал Куркуль? Так наших людей растревожил, что мы хотели сначала заявиться сюда всем хутором… Да постеснялись!
Иван не успел ответить Подставкину, как подлетел на своем замызганном «Москвиче» Лысаков, а следом, поднимая пыль, катились грузовики. Люди в кузовах тоже не сидели, а стояли, и слышался залихватский голос баяна, как на свадьбе. Возле грузовика начались танцы, и Лысаков, желая показать, как умеет танцевать бригадир, пошел по кругу, выкрикивая:
— А ну! Ра-а-сступись!
Заспешили на сход и журавлинцы. Вскоре в. книгинском дворе стало еще шумнее и люднее. Иван
— Что, братуха, митинг собираешь?
— Собираю.
— А батя в Грушовке водкой горе заливает?
— Не знаю…
— Так я тебе об этом говорю. — При чем же тут я?
— При том, Ваня, что батька обидел… К чему затеял этот спектакль?
— Шел бы, Григорий, спать.
— Гонишь? — крикнул Григорий. — Батька родного из дому выпроводил! И меня гонишь! Назло тебе не уйду!
В калитке показался Закамышный. Григорий отошел от Ивана и скрылся в толпе. Закамышный осмотрел расставленные на веранде чертежи, сказал электрику Горюнову, чтобы подготовил освещение на тот случай, если собрание затянется… Закамышный не удивился тому, что во дворе собралось столько народу, Он позаботился об освещении веранды, видимо зная, что приглашены сюда не только комсомольцы-активисты. Ивану стало грустно. Он отошел в сторонку, курил и смотрел на людей, перед которыми ему предстояло выступить со своеобразной защитой своего диплома. «Крепись, Иван, — мысленно говорил сам себе. — Это даже хорошо… Получится репетиция перед госэкзаменом…»
— Волнуешься, Ваня? — спросила Настенька.
— Немного. Меня злит Ефим. Какой же это список? Люди все еще идут… Как на митинг!
Оглушительно треща мотором, во двор въехал Ефим. Соломенная шляпа сползла к затылку и держалась на шнурке. Отряхнув брюки, мотоциклист подошел к Ивану и над ухом зашептал:
— Ваня! Не косись на меня таким страшным чертом! Я ни в чем не повинен…
— А кто? Кто виноват?
— Яков Матвеевич. — На сухом темном лице Ефима расплылась улыбка. — Я заехал к нему посоветоваться. Яков Матвеевич похвалил всех нас за инициативу и сказал: «Поезжай, Ефим, по хуторам и приглашай всех желающих…» Ну, я и поехал!
Электрик Горюнов тянул к веранде провод, кольцом висевший на его согнутой руке; в другой руке нес большую лампу с блестящим, из никеля, козырьком. Провода тянулись по земле, и Закамышный говорил электрику, чтобы тот подвесил их к карнизу, а лампу укрепил к среднему столбу, как раз перед чертежами. «Эта лампа озарит весь двор, — думал Иван. — Странно получается: мы будем обсуждать генеральный план Журавлей, а председатель колхоза даже не соизволил прийти…» Иван взглянул на веранду. Люди обступили макет — туда не пробиться, не подойти.
— Яков Матвеевич, а тесновато у нас, — сказал Иван.
— В тесноте, да не в обиде! — Закамышный обратился к Горюнову, стоявшему возле столба на табуретке, с молотком и гвоздем в руках: — Горюнов! Подними чуть повыше! Еще, еще! Вот это в самый раз! — И к Ивану: — Почему людно? Есть у колхозников личный интерес к архитектору, так-то! Люди давно поджидали этого дня, и вот дождались… Горюнов! — крикнул он, когда блестящий козырек с лампой уже висел на столбе. — А ну, зажигай лампу!
Даже при дневном свете яркие лучи озарили чертежи. Кудлатые тени от голов легли на бумагу.