Сыновья
Шрифт:
Общественное мнение было необычайно возбуждено сведениями о голодовке в тюрьме. На многочисленных заводах и фабриках прошли митинги солидарности, перед зданием министерства юстиции, где заседал особый состав суда, безработные устроили демонстрацию. Запрещенная коммунистическая партия выпустила и распространила огромное количество листовок. Часть листовок была подписана и рабочими социал-демократами, протестовавшими против позорной политики вожаков своей партии.
Антон Брекер был спасен. Особый суд не посмел привести в исполнение смертный приговор над одним из вождей революционных рабочих. Рабочие Гамбурга показали, что может сделать солидарность даже после поражения. Самые беззащитные люди, заключенные, послужили тому примером,
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ
I
ЛЕНИН УМЕР…
Вальтер Брентен, сидя в углу своей камеры у калорифера, уткнулся лицом в железо. Плоские трубы, чуть теплые, только тогда немного грели, если плотно к ним прижаться. Очень холодным был этот январь и неспокойным. Злые вихревые ветры день и ночь штурмовали тюремные стены, и холод проникал сквозь камень.
Камера Вальтера находилась на верхнем этаже, непосредственно под крышей. Из своего зарешеченного окна Вальтер видел аллеи парка; но зимой заключенные боялись камер на пятом этаже. Пока отопительный пар доходил до верхних этажей, он утрачивал свою греющую силу.
Открывая дверь камеры, кальфактор сказал безучастно, деловито, пожалуй даже равнодушно:
— Новость знаешь? Ленин умер!
— Что-о? — В руке у Вальтера задрожала кружка, в которую кальфактор наливал кофейную бурду.
— Да-да, в газетах сегодня есть.
Вальтер слышал, как кальфактор то же самое сказал заключенному, сидящему в соседней камере. Пеммеринг, дежурный надзиратель, велел сообщить эту весть всем, заключенным, хотя вообще строжайше следил за тем, чтобы при раздаче пищи между кальфакторами и заключенными не было никаких разговоров.
Соскользнув на пол, Вальтер прижался лицом к остывшему калориферу. На столе, из кружки с горячим цикорным питьем, поднимались тоненькие облачка пара. Ленин… умер… Вальтер невидящими глазами-обвел камеру, мысли его беспорядочно метались, бессвязные обрывки мыслей… На ум ему пришли Эрнст Тимм и, непонятно почему, — Кат. Вспомнилось празднование Октябрьской революции; какой-то молодой ученый выступал перед студентами с докладом о Ленине. Большой транспарант с портретом Ленина… Теперь, когда Ленина не стало, Вальтер подумал, что, в сущности, не знает его лица. Много есть портретов Ленина, но на одних он с бородкой клинышком, на других — безбородый, на одних — у него небольшие миндалевидные глаза, почти монгольские, всевидящие, умные, на других — темные, блестящие, в них раздумье и мудрая ирония… Это был великий человек. Вальтер вспомнил слова Эрнста Тимма, сказанные им однажды: в Октябре семнадцатого года русский рабочий класс вдохнул жизнь в Коммунистический Манифест, научное произведение стало живой действительностью… Это было делом Ленина. Его делом — прежде всего. Он войдет в историю как человек, который осуществил и развил идеи Маркса. Он первый привел рабочий класс к победе, он первый открыл ему путь в новый мир, мир социализма. Ученый и революционер, подобно Марксу, Ленин продолжил его учение, он стал основателем и строителем социалистического государства. Имя его будет жить в веках, тысячелетиях…
Вальтер сидел в углу камеры, погруженный в свои мысли. Он старался вспомнить, когда впервые услышал о Ленине…
Вероятно, вскоре после победы рабочего класса в России. После октябрьских дней семнадцатого года. Грозный клич русского Октября никакими силами нельзя было заглушить, властно проник он и в потрясенную войной Германию. Как же это было? — напрягал свою память Вальтер. — Я повредил себе руку и был счастлив, что могу читать и заниматься… Когда рука зажила и я пришел на завод, мне все показалось каким-то иным. Революция в России, о которой столько спорили, которую многие отвергали, наперекор
Да, от Гюбнера я впервые услышал о Ленине, позднее о нем шире и глубже рассказывал доктор Эйперт. Гюбнер… Вальтеру казалось, что он видит перед собой лицо этого токаря. Оно совершенно преображалось, когда он говорил о Ленина… А Гюбнер боялся говорить о Ленине, отчаянно боялся. Но когда в январе он призывал рабочих завода объявить забастовку в знак солидарности с бастующими берлинскими металлургами, он уж начисто изжил свой страх. Когда его, арестованного прямо в цеху, уводили, он улыбнулся нам, ученикам, на прощанье и помахал рукой; в те минуты Гюбнер не сомневался, Что в скором времени и в Германии рабочий класс победит…
Надзиратель Хартвиг, сменивший Пеммеринга, вошел в камеру Вальтера.
Вальтер, сидевший скорчившись у калорифера, из протеста не тронулся с места и яростно крикнул:
— Собачий холод! Промерз до костей!
— Думаешь, у меня теплее? — сердито ответил Хартвиг. — Ну, ладно, постараюсь принести тебе на ночь второе одеяло. Гм!.. Вот, возьми прочитай! — Он протянул Вальтеру газету «Гамбургер нахрихтен». На первой полосе, во всю ее ширину, жирным шрифтом было напечатано:
«Преступник Ленин умер наконец!»
Вальтер поднял глаза на Хартвига:
— Радуетесь небось, а?
— Считаю позором, что эта бисмарковская газетенка посмела напечатать такое. — Надзиратель, казалось, был искренне возмущен.
— Ваша хваленая демократия! — сказал Вальтер. — Вы ведь помогаете этим гадам! Не в последнюю очередь тем, что держите за решеткой нас, коммунистов.
— Не сомневался, что ты мне так скажешь. Что бы ни случилось, виноваты, конечно, мы, социал-демократы… Оставить тебе газету?
— Нет, нет! Заберите этот гнусный листок! Вот, если бы вы принесли нелегальную — «Фольксцайтунг»! Но, пожалуй, от государственного чиновника такого демократического режима нельзя столь многого требовать? Не правда ли?
Хартвиг ушел.
Вальтер все сидел на полу, привалившись к калориферу… Как ненавидит Ленина крупная буржуазия! У капиталистов на это все основания. Ленин безжалостно разрушил мир, в котором они жили за счет чужого труда. Власть взял в руки трудящийся люд. Ленин доказал, что мечта об обществе, где нет эксплуатации человека человеком, может быть осуществлена. Это сделал он — ЛЕНИН.
Несколько дней спустя — Вальтер лежал в гриппе на своих нарах — Хартвиг принес небольшую, напечатанную мелким шрифтом, «Фольксцайтунг». Он сунул ее Вальтеру под подушку.
— Думаю, что тебе будет интересно. Но смотри, чтобы никто не нашел ее у тебя. Она, как тебе известно, запрещена.
— Спасибо!
— Кстати… Гм!.. Вот что я хотел тебе сказать… — Хартвиг подошел к двери, высунул голову и посмотрел по сторонам. Хотя в коридоре никого не было, он заговорил шепотом: — Прошлой ночью в «Гамбургер нахрихтен» выбили все стекла.