Сыновья
Шрифт:
— Мама!
Только сейчас Фрида Брентен заметила, что в кухню кто-то вошел. Она увидела сына, он улыбался ей, и на еще молодом лице ее радостно засияли ему навстречу большие лучистые глаза.
— Ты?
Она стряхнула мыльную пену с покрасневших от горячей воды рук. Вальтер обнял мать и был рад, что она на мгновение прижалась мокрым воспаленным лицом к его груди и не заметила его смущения.
— Слава богу! Ты наконец дома!
— Где отец?
— В столовой. Считает минуты до твоего возвращения. В тюрьме
— Я не хочу есть, мама.
Но Фрида Брентен уже поставила чайник на плиту.
— Стираешь на людей?
— Не спрашивай! С тех пор, как пришлось продать магазин, все пошло под гору. Я рада хоть что-нибудь заработать. Но убирать конторские помещения ноги мои не позволяют. Стирать — это я еще могу.
Карл Брентен поднял голову и повернулся лицом к двери. Он сидел в кресле, спиной к двери. Вальтер видел, что руки отца беспокойно скользят по подлокотникам кресла. Лицо как-то неестественно раздуто, щеки, шея и подбородок дрябло обвисли.
— Здравствуй, папа!
Вальтер взял его руку и испугался, такая она была вялая, бессильная. Губы шевелились, но слов не слышно было. Он придвинул стул и сел против отца.
— Ты болен, папа?
— Всё глаза, знаешь ли. Глаза меня совсем убивают.
— Надо тебе исследоваться.
— Нет, нет! — с ужасом отмахнулся Карл Брентен. — Бога ради, никаких исследований. Я все равно долго не протяну.
— Ну что ты в самом деле? Тебе еще и пятидесяти нет, а ты собираешься поставить точку.
— Один глаз они мне погубили. Если еще… Нет, уж лучше конец.
— Брось, папа, эти речи. Ты ведь еще видишь. И если…
— Еще, сынок! Да, еще. Но как раз здоровый глаз меня и беспокоит. Со дня на день он видит все хуже.
— Теперь я дома, папа, и все будет хорошо. Вылечим тебя. Поместим в санаторий.
— Для бедного человека санаторий — его кровать.
Вальтер незаметно оглядел комнату. Она показалась ему какой-то странно пустой. Присмотревшись, он увидел, что нет комода красного дерева. И стенных часов, мелодичный звон которых так любил отец. И еще, наверно, немало вещей не хватает.
— Ты был уже в МОПРе? — спросил отец.
— Я еще нигде не был. Ведь только час назад меня выпустили… МОПР? Что это такое и что мне там делать?
— Освобожденные политические заключенные получают там пособие. Говорят, размер его устанавливается по длительности заключения.
У Вальтера вся кровь отхлынула с лица. Плохо, видно, очень плохо обстоят дела…
IV
Вальтеру показалось, что Кат удивительно переменилась. Стала очень стройной. И волосы коротко остригла.
— Твои чудесные волосы!..
—
— Так вот сразу взять и обкорнать…
— Тебе очень нужны были мои волосы?
— Почему столько нервозности?
— Нет никакой нервозности, я рада, что ты наконец на воле.
— И какая ты стройная стала!
— Это все покрой платья. Ты, однако, нисколько не исхудал. Пожалуй, даже пополнел.
— От жидкой баланды. И от сиденья.
Так протекала их встреча после многомесячной разлуки. Оба чувствовали глубокое отчуждение.
Под вечер, когда Кат освободилась, они встретились на Стефансплаце, у входа в Ботанический сад. Густым потоком, устремляясь к вокзалу городской железной дороги Даммтор, шли конторские служащие.
— Какие у тебя планы на сегодняшний день? — спросила Кат.
— Никаких.
— Никаких? Как это понять?
— Я хотел повидаться с тобой, поговорить обо всем.
— Хочешь посмотреть на него?
— С удовольствием.
— Хорошо. Возьмем такси.
— В кармане у меня пусто, — сказал Вальтер.
Сидя в дребезжащем такси, Кат рассказывала:
— Ему там хорошо. Старики просто трогательны. Он так и брызжет жизнерадостностью. Правда, это недешево обходится.
Вальтер между тем прикидывал, сколько месяцев сейчас ребенку. Еще и полугода нет ему. Он спросил:
— Часто ты его навещаешь?
— Часто ли? Да чуть не каждый вечер. В субботу забираю его к себе. До недавнего времени я ведь его еще кормила.
— Почему ты отдала его?
— А что ж мне было делать? Ведь я работаю… Тут уж думано-передумано, поверь!
— Теперь и я буду зарабатывать.
— Пока в кармане у тебя ветер свищет.
— В тюрьме я не зарабатывал.
Не доезжая Конного рынка, перед старинным двухэтажным домом, много лет назад бывшим, вероятно, летней резиденцией какого-нибудь патриция, Кат велела шоферу остановиться. Она расплатилась и, опережая Вальтера, поспешила к дому; над подъездом в стиле барокко еще можно было различить дату: 1797 год.
Фрау Клингер, женщина лет под шестьдесят, с хорошим лицом, полным материнской доброты, встретила Кат, как члена своей семьи, и долгим испытующим взглядом посмотрела на Вальтера. Она, по-видимому, догадывалась, что это отец ребенка.
Кат, стремительно пройдя через квартиру, выбежала в сад. Там, под старым каштаном, в белой коляске, лежал малыш.
Вальтер еще только подходил к дверям, выходившим в сад, а Кат уже успела вынуть сынишку из коляски, и Вальтер увидел у нее на руках смеющееся крохотное существо, весело болтающее ножками.