Сыновья
Шрифт:
— Замечательно! — обрадованно воскликнул Вальтер. — А людей этих поймали?
— Ни единого. — Надзиратель Хартвиг подмигнул и с довольным видом покинул камеру.
«Все-таки порядочный малый», — подумал Вальтер. Когда главный врач тюремной больницы заявил, что больница переполнена и что только в случае тяжелого заболевания можно поместить еще кого-нибудь, Хартвиг сказал Вальтеру в утешение:
— Радуйся, что можешь здесь остаться. Тут тебе будет лучше. Если тебе что понадобится, ты здесь скорее этого добьешься, чем в больнице.
II
Уже
Обвинительный акт означал, что вскоре состоится суд и будет положен конец мучительной неопределенности.
Одновременно с Вальтером обвинялись — Эвальд Холлер и Артур Витт. Артур Витт?.. Вероятно, тот самый, что состоял когда-то в организации «Социалистическая рабочая молодежь», подумал Вальтер.
Как хотелось властям узнать, кто же руководил нелегальной агитацией среди полицейских! Пять раз следователь допрашивал Вальтера. И все время возвращался к одному и тому же вопросу:
— По чьему заданию вы работали? Кто вами руководил?
Его товарищей, без сомнения, допрашивали о не меньшей настойчивостью. Но те ничего не могли бы сказать, даже если бы и хотели. Они получали задания от Вальтера, знали только его, и никого больше.
И вот наконец обвинительный акт перед ним. Довольно объемистое произведение… И Вальтер стал читать. Что же вменяется ему в вину?..
Листовки и агитационные брошюры, которые распространялись по полицейским участкам, найдены были в большом количестве на квартире полицейского надзирателя Эвальда Холлера. На вопрос, откуда у него эта литература, он упорно отказывался отвечать. — Очень хорошо! — Установлено, однако, что обвиняемый Эвальд Холлер, точно так же как и обвиняемый полицейский надзиратель Артур Витт, принадлежал к подпольному кружку, существовавшему внутри организации профессионального союза полицейских служащих. Оба обвиняемых и по этому поводу отказались давать какие-либо показания. — Превосходно! — Установлено, что непосредственно руководил ими обвиняемый Вальтер Брентен. — Гм! Теперь все ясно! — В его адрес кем-то регулярно посылалась литература, которую затем распространяли среди служащих полиции. — Тьфу, дьявол, значит, и это им известно! — Обвиняемый Вальтер Брентен не служит в полиции. — Я думаю! Только этого не хватало! — Ввиду нарушения обвиняемыми параграфа закона… — Ну, это уже скучно!
Свидетели обвинения — Внимание! Внимание! — полицейский надзиратель Альфонс Тиде, старший надзиратель Вилли Кравинский, начальник полицейского участка Отто Биндинг, комиссар уголовной полиции…
Вальтер побелел, как стена его камеры. Бледный, похолодевший, сидел он на табурете и смотрел на это имя…
Комиссар уголовной полиции Гейнц Отто Венер…
Значит, и он… А может быть, он-то все и выследил, и раскрыл, и обстряпал дело, а затем передал его в суд?
А Рут… Она знает?
III
Рут знала. В тот вечер, когда Вальтеру вручили обвинительный акт и он лежал на своих нарах, неподвижно глядя в грязный, выбеленный известкой потолок, уголовный комиссар Гейнц Отто Венер, в слегка подвыпившем состоянии, подошел к кровати своей жены и с насмешливой улыбкой взглянул ей в лицо. Она мельком посмотрела на него и повернулась спиной. Но, услышав его хихиканье, сразу приподнялась.
Он стоял и ухмылялся.
Его лицо, уже не худощавое, а полное,
— Что случалось? Чему ты смеешься?
Он не ответил, не двинулся с места и все ухмылялся.
— Ляг наконец! — сказала она с раздражением и опустилась на подушки.
— Он за решеткой. И он знает все.
— Кто он? — спросила Рут.
— Твой давнишний дружок, преобразователь мира и друг человечества.
Она молча села, в упор глядя на мужа.
— Так, значит, он в тюрьме? Тебе счастье привалило? Это твоя заслуга?
— Угадала! — воскликнул Гейнц Отто. — Малец собирался вести подрывную работу среди нас. Среди нас! Надо же! Какая наглость!
— Среди нас? Это среди кого же?
— В полиции! Ты только представь себе — вести коммунистическую пропаганду среди полицейских! Когда социал-демократов и тех мы еле-еле терпим!
— Это карается?
— Ты шутишь! — воскликнул он, смеясь. — Прямая государственная измена! Это пахнет каторжной тюрьмой. В каторжную тюрьму отправится он, мечтатель, бросающий бомбы.
— Он бросал бомбы?
— Листовки — те же бомбы! Так все и начинается.
— Ляг же наконец!
Глядя, как он снимает сорочку, она вдруг все поняла. Только теперь до нее дошло то, что она услышала. Вальтер арестован. Его отправят в каторжную тюрьму! На всю жизнь на нем останется клеймо каторжника! И этому содействовал Гейнц, ее муж… Рехнулся Вальтер, что ли? Вести среди полицейских коммунистическую пропаганду!
Венер погасил свет и обнял жену.
— Не надо!
— Что с тобой? — Он притянул ее к себе.
— Не надо, Гейнц! Мне нездоровится!
— Ну что ж! Пожалуйста!
IV
Утром, когда Венер проснулся, он не увидел жены рядом. Она давно встала, сделала все, что требовалось в ее маленьком хозяйстве, — покормила кур и выпустила их из курятника, бросила кроликам зеленого корма и широко раскрыла окна.
Мягкое апрельское утро несло в себе дыхание весны. На безоблачном небе сияло по-майски теплое солнце. Все зеленело, на деревьях и кустах раскрывались первые почки, и птицы шумным щебетом приветствовали наступление нового дня.
Утренние часы Рут любила больше всего. Небольшой загородный домик в Зазеле, поселке хотя и расположенном под самым Гамбургом, но не знавшем суеты и шума большого города, был ее маленьким царством. Она любила свою белую, выложенную кафелем кухоньку, свои маленькие комнаты, своих птиц и животных, свой сад с цветочными клумбами и фруктовыми деревьями.
Но сегодня она была рассеянна и задумчива. Давно ли ходили они, взявшись за руки, по берегу Эльбы, по пустоши?.. Давно ли он в пламенных словах рассказывал ей о «трех Томасах», об этих мучениках, принявших мученичество во имя лучшего, более справедливого миропорядка?
А теперь он сидит в тюремной камере, ему грозит каторжная тюрьма, ему, который, как никто, любит природу, волю! И ее муж приложил руку к тому, чтобы бросить его за решетку… Возможно, Вальтер это знает. Знает и то, что ей тоже все известно…
Венер вошел в кухню, умытый и причесанный, и, по обыкновению, поцеловав ее, пожелал доброго утра. Он взял жену обеими руками за плечи и долго всматривался в ее лицо.
— Хорошо ты выглядишь, право, прекрасно! — Потом, еще с минуту молча поглядев на нее, прибавил: — Только бледна! Правда, бледность тебе, идет!