Сыновья
Шрифт:
— За мной, мама, дело не станет, будь уверена. — Он опять обратился к жене: — Боюсь, что эта история влетит нам в чудовищную сумму.
— Не думай об этом. Вальтер заплатит. Третьего дня в газете опять напечатали его большое сочинение.
— Сочинение? — пробормотал Брентен. — Это называется статья.
Сюрпризом, который Вальтер приготовил отцу, был маленький детекторный приемник, крохотный радиоаппарат, какие в ту пору поступили в продажу. Врач разрешил установить его в палате отца, и Вальтер принялся
Карл Брентен лежал с завязанными глазами и, пока Вальтер возился с приемником, чутко ловил каждый шорох в комнате и каждое слово сына.
— Так, — говорил Вальтер, — комнатная антенна, значит, установлена. На случай, если она подведет, возьмем еще центральное отопление. И оно пойдет в дело… Заземление нам даст водопровод.
Медицинская сестра специально сделала отцу повязку, оставляющую уши открытыми. Вальтер осторожно надел ему наушники. Карл Брентен не постигал, как это можно услышать переданные по воздуху речь и музыку. Это не телефон, проводом был просто воздух, как уверял Вальтер. Неужели воздух наполнен человеческой речью и музыкой, и можно, если хочешь, извлечь их оттуда и услышать? Непостижимо! Карл Брентен не верил, что это возможно.
Он долго ощупывал маленький ящик, стоявший на тумбочке у постели. Вальтер, возбужденный, с жаром описывал отцу отдельные части аппарата.
— Вот кристалл. А вот это, у самого держателя, игла… Иглой, водя ее по кристаллу, надо отыскать правильную точку.
Вальтер бережно снял с перевязанной головы отца наушники, надел их и стал водить иглой по кристаллу. Ему сразу же удалось найти нужную точку, и он услышал музыку. Горячая радость вспыхнула в нем. Но надо добиться еще лучшего звучания, более чистого.
— Ты слышишь что-нибудь?
— Минутку, папа…
— Ты в самом деле веришь во все это?
— «Летучая мышь», — сказал Вальтер.
— Откуда здесь взялась летучая мышь?
Так, теперь звук чистый, никаких помех. Музыка из «Летучей мыши». Он снял с себя наушники и надел их отцу.
— Слышишь?
Карл Брентен слышал и изумлялся, но не произнес ни слова.
— Ты не слышишь?
Брентен только поднял руку и сделал знак сыну — помолчи, мол. Во мраке, в который он был погружен, он слышал музыку. Потрясенный, он прошептал:
— Чудо!
— Что ты скажешь на это открытие, а? — в упоении спросил Вальтер. — Слушать можешь, когда хочешь, и все, что хочешь. Речи, целые оперы, драматические спектакли. Но кристалл не трогай. Не то тебе придется опять водить по нем иглой до тех пор, пока звук не станет чистым.
— А он стирается от употребления, этот… кристалл? — спросил отец.
— Нет, никогда, папа.
В этот день отца ничего больше не интересовало. Он ни на минуту не хотел расстаться с наушниками. Если Вальтер о чем-нибудь заговаривал, он тотчас же останавливал его:
— Тш-ш! Тш-ш! — Он поднимал руку: — Поют из «Нищего студента». Хорошие голоса. Очень хорошие!
Когда кончилось время посещений и Вальтер стал прощаться, отец только
С улыбкой покинул Вальтер больничную палату.
По дороге домой он вспоминал, о чем они с отцом обычно разговаривали в прежние посещения.
Как-то Вальтер рассказал, что Эрнст Тельман стал председателем Центрального комитета коммунистической партии, ее вождем, следовательно. Карл Брентен был горд, что Тельман — «один из наших», как он сказал, — стал во главе партии. Он, мол, всегда говорил, что Тельман — прирожденный вождь. События, которым раньше отец не придавал никакого значения, теперь приобретали в его глазах особую важность. Да, сказал он в прошлый раз, когда Вальтер был у него, хорошо, очень хорошо, что во главе партии стоит нынче такой стойкий человек, с такой светлой головой, как Тедди.
Говорили они и о предполагающейся реорганизации партийной работы в заводских ячейках. Карла Брентена интересовало, как эта реорганизация отразится на политической работе, он беспокоился, понимают ли коммунисты, что центр тяжести пропаганды надо перенести на предприятия, и, прежде всего, на крупные. Отец не уставал расспрашивать о новостях, задавал все новые и новые вопросы. А сегодня маленький детекторный аппарат все вытеснил.
III
Однажды Эрнст Тельман приехал в редакцию партийной газеты. Переходя из комнаты в комнату, он здоровался с каждым товарищем в отдельности. Высокий, широкоплечий, несколько переваливающейся походкой вошел он и в комнату, где работал Вальтер.
— Слышал, что ты редактором заделался. — Тельман пожал руку Вальтеру. — Смотри, сынок, не закисни за письменным столом, бывай почаще среди рабочих, на заводах и собраниях.
Вальтер в упор посмотрел ему в лицо, в светлые лучистые глаза.
— Я так и делаю, товарищ Тельман, будь уверен.
— Как поживает твой старик? Все еще свертывает сигары?
— Увы, теперь он не может этим заниматься, — ответил Вальтер. — Вот уже полтора месяца, как он в больнице. Почти полностью ослеп.
Тельман молчал. О чем-то думал. Потом сказал товарищам, сопровождавшим его:
— Отличные сигары делал Брентен.
Они вышли. В коридоре Тельман спросил Эриха Кланнера, ведавшего организационным отделом.
— Мне кажется, что я читал в каком-то отчете, будто бы Брентен не активен сейчас? Я не ошибаюсь?
— Да, это верно.
— Но там ни слова нет о том, что у него с глазами такая тяжелая история.
— Я этого не знал, — извиняющимся тоном сказал Кланнер.
Вечером, на собрании у Загебиля, где выступал Тельман, к Вальтеру подошел широко улыбающийся Эрнст Тимм и крепко обнял его.
— Редактором, говорят, ты стал? Вот здорово! Рад за тебя, Вальтер!
— А ты, Эрнст? Где ты подвизаешься?
— Счастлив, когда никто этого не знает, — усмехнувшись, шепотом ответил Тимм.