Сыщица начала века

Арсеньева Елена

Жена закричала так, что не слышала, издал ли хоть звук, хоть стон ее муж. У нее подкосились ноги – упала на колени, превозмогая беспамятство, видела, словно сквозь пелену, как он стоит, согнувшись и покачиваясь. Потом сделал шаг, другой – и нетвердо двинулся к дивану, все так же согнувшись. Осторожно прилег – сначала на бок, потом повернулся на спину – со странным, каким-то съежившимся лицом. Между пальцами, вцепившимися в рукоятку ножа, извивались какие-то красные ниточки – она не могла понять, поверить, что это кровь ее мужа.

И тут же ее начало выворачивать, она едва успела добежать до унитаза. Потом ей стало чуть легче, муть сошла

с глаз. Она подскочила к мужу и уставилась на него, все еще не веря глазам. Он лежал на диване с тем же скукоженным лицом, смотрел в потолок, дышал тяжело – но все-таки дышал и смотрел! Он был жив, он не убил себя, а только ранил! И она вспомнила наконец про «Скорую помощь»…

Когда доктор Денисов, Шура и спешно вызванный на подмогу Виктор Михайлович понесли раненого на носилках в машину, Люба быстро сделала хозяйке укол и принялась уговаривать ее лечь, а не ехать в больницу. Хозяйка, не слушая, кинулась в прихожую – одеваться.

– Что наделал, что он наделал?.. – бормотала женщина. – Почему ж он мне даже ничего не сказал?! Мы так хорошо жили! Пусть не так много денег было, как раньше, но все равно – хорошо! Он даже курить бросил, он закодировался от курения! А пить и не пил никогда, мы не ссорились, нам ссориться даже было не из-за чего!

Наконец-то слезы хлынули из ее глаз, и Алена совершенно точно знала, о чем она сейчас думает. Вспоминает самое лучшее, самое счастливое, что у них было, а еще мучительно спрашивает себя, не сама ли виновата в том, что муж решил покончить с собой, ничего, ничего не сказав при этом ей, жене, самому близкому человеку?.. А может быть, он внезапно сошел с ума, и никто не виноват в этом, кроме его собственной несчастливой судьбы?

Тут из школы вернулся сын самоубийцы, и хозяйка отчаянным усилием воли взяла себя в руки: предстояло рассказать двенадцатилетнему мальчишке страшную новость. Люба и Алена поспешно ушли: надо было как можно скорее вернуться в ждавшую их машину.

– Как думаете, он выживет? – спросила Алена, стремглав сбегая вслед за Любой по ступенькам.

– Может быть, – неопределенно ответила та. – Вообще-то ранения в живот опасные, но всякие чудеса бывают. Главное, чтобы нож не потревожить.

– А как же его в больнице будут извлекать? – ужаснулась Алена.

– Нам бы его довезти живым, а там хирурги знают, что делать, – буркнула Люба.

Алена побаивалась, что Петр Николаевич Поливанов (так звали этого несчастного самоубийцу) уже умер, не выдержав спуска по лестнице (лифта в хрущевке не оказалось), однако он был жив. Лежал в салоне на носилках, и Шура осторожно накрывал его двумя одеялами: от плеч и от ног, оставляя открытым живот с торчащим из него ножом.

Денисов махнул Алене, чтобы села впереди: понятно, доктор должен быть рядом с таким пациентом. У водителя Сурикова губы были точно так же вытянуты в напряженную нитку, как у Любы, он, похоже, и не заметил, что рядом сидит не любимая им писательница!

Алена тоже не обращала на него внимания: почти все время она сидела, глядя в салон, отворачиваясь только, когда к горлу подкатывала тошнота. Нет, дело было не в страшной ране, тем паче что из-за свернутых одеял виднелась только рукоять ножа: писательницу всегда укачивало в автотранспорте, а уж если приходилось сидеть задом наперед, то хоть святых выноси!

Пока мчались по проспекту, сирена завывала беспрестанно, и звук ее разметал машины в стороны, словно ветер – осенние листья, но вот свернули на тихую улицу,

ведущую к дежурной больнице, и шофер выключил сирену. Алене сразу стало легче, словно бы даже тошнило меньше. Она снова повернулась в салон, и в это время Поливанов открыл глаза.

– Привет, – сказал доктор Денисов. – Сейчас будем в больнице.

– Сейчас? – пробормотал Поливанов. – А времени сколько?

Доктор Денисов небрежно тряхнул левой рукой, и часы на свободно застегнутом браслете сползли на запястье. Алена не раз видел этот его жест, и у нее, как всегда, дрогнуло сердце.

Смешно!

Доктор вскинул руку к глазам.

– Без минуты четыре, – сказал он, опуская руку, и, словно против воли, вдруг взглянул на Алену.

Сердце снова дрогнуло…

– А-ах! – громко сказал Поливанов, выпрастывая руку из-под одеял. – А-ах!

Вслед за этим он схватил нож и вырвал его из раны.

Алена видела, как фонтан крови брызнул вверх и ударил доктора Денисова в лицо. Она отвернулась и с силой толкнула дверцу. Свесилась из кабины – и ее начало рвать так, что она даже не заметила, что «Фольксваген» продолжает нестись полным ходом.

Потом, когда ее перестало выворачивать, Алена вяло удивилась, что свешивается с сиденья чуть ли не к самой подножке, почти не держится ослабевшими руками, но почему-то не вываливается под колеса. Тут что-то сильно потянуло ее назад, в кабину, она привалилась к спинке, задыхаясь от слабости, нашарила в кармане платок и отерла губы, – и только теперь сообразила, что все это время ее держал за ворот Виктор Михайлович Суриков.

Одной рукой вел машину, а другой спасал еле живую писательницу.

Спасибо ему большое. Дай бог здоровья!

Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, август 1904 года

Обыкновенно личность неизвестных трупов устанавливается довольно быстро. Пропал человек – у него остались близкие и друзья, которые заявляют о пропаже. Им предъявляют труп – вот личность и выяснена. Именно так происходило в случае с Натальей Самойловой. Однако «Дело пятого вагона» осложнялось тем, что отсутствовала голова трупа. Дни идут, а тело остается неопознанным. Пришлось его заморозить, сохраняя на леднике в морге, в надежде, что близкие рано или поздно объявятся.

Между тем мы опять поссорились со Смольниковым. В разговоре со старшим следователем Петровским, который ведает в нашем управлении всеми делами, связанными с появлением неопознанных трупов, я высказала свои размышления и изложила предположительный план дальнейших действий: навести справки в конторе «Нижегородского листка» о подписчиках, опросить извозчиков, а также проверить возможно большее количество организаций разного рода, как зарегистрированных, так и нелегальных. Впрочем, насчет пресловутой нелегальности – это все пустые слова, потому что каждому околоточному или квартальному отлично известно, кто и когда в их участке собирается скопом. Я рассуждала так: возможно, жертвы были членами каких-то полусекретных или вовсе тайных обществ, репутации или самому факту существования которых мог быть нанесен непоправимый урон, если бы к ним было привлечено неодобрительное внимание полиции. Думаю, какие-нибудь социал-демократы могли бы пойти на что угодно, только бы избавиться от мертвых тел. Ведь присутствие полиции на квартирах у неблагонадежных или поднадзорных означает обыски и дознание, а для публики такого рода это смерти подобно!