Сыщица начала века

Арсеньева Елена

Поскольку обсуждалось все это еще на общем совещании, мужчины приняли точку зрения Смольникова. Мне пришлось смириться. В конце концов, что я, старая дева, знаю о тонкостях отношений двух бывших любовников?

Смириться-то я смирилась, однако мне еще жальче стало бедную девушку. И захотелось хоть как-то отомстить этому ужасному человеку. Улучив мгновение, я выпалила во всеуслышание:

– Надеюсь, господин товарищ прокурора, мы отправимся на городском извозчике, а не в казенной пролетке?

Ох, каким взором наградил меня Смольников… Разумеется, никто не нашел в моих словах ничего особенного, кроме заботы о правдоподобии нашего появления у Марковой, но мой-то враг отлично понял заключенный в них ядовитый намек!

Он

опустил глаза и голосом, в котором слышался явный скрежет металла, ответствовал:

– Не извольте беспокоиться, сударыня. Я и сам прекрасно понимаю неуместность нашего появления в казенном экипаже!

После этого совещание наше окончилось, и меня отвез домой в своей карете лично господин Птицын. Впрочем, поскольку я живу всего лишь кварталом дальше, чем он, это, надеюсь, не составило ему особых затруднений. Вот только понять не могу, что же случилось нынче вечером со всеми мужчинами? Отчего они, прежде едва затруднявшие себя взглядами в мою стороны (да и то взгляды эти были всегда исполнены презрения и высокомерия), сделались вдруг столь любезны и предупредительны? Или впрямь поверили, что женский ум ничуть не хуже мужского? Надеюсь, я им это доказала…

Следующий день не принес никаких новостей, и вот настал вечер. Я позвала Павлу и сообщила, что мне предстоит деловой визит, нужно выглядеть прилично, но не слишком официально. Соединенными усилиями мы подобрали для меня темно-зеленое платье с пелериною. Но только я уселась перед зеркалом, попросив Павлу заплести мне волосы в косы и уложить короной вокруг головы, как в дверь позвонили.

Оказалось, это явился Смольников! За полчаса до назначенного срока! И вновь меня поразила отъявленная развязность, а проще сказать – наглость этого человека. Ворвался в мою квартиру, как к себе домой, и Павла, этот суровый Цербер, которая в прежние времена даже и братьев моих подружек-гимназисток на порог не пускала, неколебимо стоя на страже приличий, – Павла ни словом не поперечилась, а пялилась на него с глупейшей улыбкой на своем морщинистом лице. Право, я готова поверить, что существует определенный сорт мужчин, которые производят на всех без исключения женщин то же гипнотическое влияние, какое удав оказывает на кролика. Старые и молодые, они моментально теряют всякий разум, начинают хлопать глазками, глупо улыбаться – и сами влекутся в пасть хладнокровного чудовища. К счастью моему, у меня редкостно крепкие нервы, и Смольникову никогда, нипочем не взять надо мной верх!

Итак, господин товарищ прокурора ворвался в комнату – и надо было видеть, как перекосило его физиономию при виде меня!

– Что это такое?! – вскричал он, швыряя в кресло трость, котелок (новый, не робеспьеровский, а безупречно подходящий к костюму), перчатки и легкое кашне, которое весьма элегантно обвивало его шею. Право, ведет себя, будто у себя дома, совершенно по-свойски! – Что я вижу, глубокоуважаемая Елизавета Васильевна?!

В голосе его звучало такое негодование, что я, честно признаюсь, слегка растерялась.

– Не понимаю… – с запинкой выговорила я. – О чем вы говорите?

– Да об этом, не побоюсь сказать, роброне времен наших прабабушек! А то и прапрабабушек! И в этом бесформенном балахоне вы собираетесь отправиться в гости, где намерены соперничать с женщиной, которая сделала соблазнительность своей профессией?!

– Да я ни с кем не намерена соперничать, господь с вами! – вскричала я.

– Как? – еще пуще возмутился Смольников. – А что же вы тогда намерены делать? Изображать мою престарелую гувернантку?

У меня перехватило дыхание…

– О господи всеблагий! Елизавета Васильевна, да неужели вы так и не научились разбираться в психологии человеческой?! – всплеснул руками этот омерзительный грубиян, не давая мне и слова сказать в ответ. Видимо, он смекнул, какое

это будет слово! – Неужели вы не поняли, каким образом и отчего вам вчера удалось привлечь столь пристальное внимание к своим словам? Неужели не были удивлены столь разительно изменившимся к вам отношением? А ведь главную роль тут сыграл сущий пустячок: ваше прелестное синее платьице. Нет, два сущих пустячка: платьице и распущенные волосы. Вы прежде совершали огромную, можно сказать, роковую ошибку, являясь перед своими коллегами в образе, pardon, синего чулка и тщательно скрывая как вашу молодость, так и вашу красоту. О, я понимаю: вы опасались выглядеть легкомысленно. Вы полагали, что ваши слова будут иметь больший вес, ежели будут изречены неким унылым существом неопределенного пола. Однако ваша неопытность сыграла с вами плохую шутку. Видите ли, мужчины – существа странные. Есть поговорка: женщины-де любят ушами. Так вот: мужчины слушают глазами! Чтобы воспринять слова женщины, им прежде нужно получить удовольствие от созерцания ее. Насладиться ее красотой! Таковы законы мужского восприятия мира. И вчера вы блистательно подтвердили эту аксиому. Ваши чудесные волосы, ваше лицо, преображенное новой прической, восхитительное платье, которое так соблазнительно подчеркивало все достоинства вашей фигуры, – все это произвело на мужчин то впечатление, которое производит на несчастных кроликов взгляд питона. Старые и молодые, они моментально теряют всякий разум, начинают хлопать глазками и глупо улыбаться – и сами скачут в пасть хладнокровного чудовища.

Только остолбенением, в кое повергло меня сие высказывание (слово в слово повторенная моя мысль!), и можно объяснить то, что я не бросилась к Смольникову и не осыпала его градом пощечин. Точно таким же столбом стояла у двери Павла, только если мои негодующие чувства все же отразились на моем лице, то ее поглупевшая физиономия не выражала ничего, кроме самого что ни на есть рабского, беспредельного обожания.

– Откройте гардероб! – скомандовал Смольников, величественно махнув перчатками, которые держал в руках. – Я сам решу, в чем должна поехать в гости к моей бывшей пассии пассия нынешняя!

Ничуть не сомневаюсь, что он отлично разбирается в одежде. Во всяком случае, в мужской: это видно по его серому костюму с отлично сидящим элегантным двубортным пиджаком, брюкам с обшлагами, по модным замшевым перчаткам без краг, едва достигающим края ладони, щегольскому кашне – зеленому с красным турецким узором… Я привыкла видеть его в строгом мундире, а тут явился какой-то денди. Но все-таки у него нет никакого права досматривать мои вещи!

Я ринулась вперед и закрыла гардероб своим телом.

– Барин, да вы уж того… слишком… – хихикнула Павла, заслонившись рукавом, словно деревенская простушка. – Где ж это видано, чтобы в гардероб к барышне заглядывать?!

– Не видал я, что ли, дамских гардеробов и даже комодов? – хмыкнул Смольников. – Ну так и быть, поступим следующим образом. Я отвернусь, а вы вынимайте из шкафа все туалеты поочередно и предъявляйте их мне. И оставьте вашу глупую стыдливость, Елизавета Васильевна! Помните, что сие нужно в интересах дела!

– Боюсь вас огорчить, господин товарищ прокурора, но у вашей нынешней пассии не столь много нарядов, как у пассии бывшей, – произнесла я со всей возможной ядовитостью.

– Ну хорошо, хорошо, уговорили! – с мученическим видом завел глаза Смольников. – В таком случае могу я попросить вас облачиться в то же самое синее платье, в коем вы были вчера? И распустить волосы.

– Дались вам мои волосы! – чуть не закричала я.

– Вот представьте себе – дались! – упрямо сказал Смольников и, прихватив с кресла свое кашне, шляпу и трость, вышел, мрачно приказав:

– Немедленно переодевайтесь! На все про все у вас четверть часа. Полагаюсь на вас, милейшая Павла!