Сюнну, предки гуннов, создатели первой степной империи

Ивик Олег

Глава 13.

Бытописание

История народа сюнну оказалась не слишком долгой — достоверно они известны под этим именем не больше шести-семи веков. За эти годы их язык, хозяйственный уклад, быт, религия, судя по всему, не претерпели существенных изменений.

На каком языке говорили сюнну, доподлинно не установлено, хотя большинство ученых считают их тюркоязычными. По свидетельству Бань Гу, сюнну, как и другие северные варвары, «говорят на непонятном языке» ^{378} . В тексте II века до н. э. «Философы из Хуайнани» сказано, что сюнну «говорят вывернутым языком». Правда, толерантные даосские философы из княжества Хуайнань, в отличие от большинства жителей Поднебесной, вовсе не считали это пороком — они подчеркивали, что варвары, несмотря на свой язык, а также на то, что они «одеты кое-как, нечесаны, сидят не по правилам», имеют право на уважение (отметим, кстати, что Хуайнань находилось на юго-востоке Поднебесной и личное общение с северными варварами ее жителям не грозило) ^{379} . Но язык сюнну от этого понятнее не становился.

Единственным конкретным сообщением о том, на каком же именно языке говорили сюнну, считается фраза из китайской хроники «Бэй-ши», где о жителях Юэбани сказано: «Обыкновения и язык одинаковы с гаогюйскими,но более опрятности» ^{380} . Поскольку, согласно той же хронике, в Юэбани осели «малосильные» северные сюнну, которые не смогли отступить со своим шаньюем на запад, и поскольку язык гао-гюйцев— это язык древних тюркских племен, многие считают, что язык сюнну тоже относился к тюркским ^{381} . Впрочем, это — далеко не единственная точка зрения.

Исследование языка сюнну затруднено прежде всего тем, что до нас не дошло ни одного написанного ими текста. Впрочем, скорее всего, у них вообще не было письменности. Сыма Цянь сообщает: «У сюнну не было письма, и все договоры заключались в устной форме» ^{382} . Фань Е пишет, что сюннуские сановники правили суд устно, «не составляя письменных документов и книг» ^{383} . Правда, демографические и хозяйственные записи у сюнну велись начиная со II века до н. э. — по словам Сыма Цяня, евнух Чжунхан Юэ, прибывший к Маодуню в свите китайской лжепринцессы, «научил приближенных шаньюя вести подробные записи, чтобы оценивать [количество] населения и скота» ^{384} . Но заметки эти, вероятно, делались на китайском языке.

Единственное (насколько известно авторам настоящей книги) более или менее конкретное сообщение о сюннуской письменности имеется в «Споре о соли и железе». Там о сюнну говорится: «…Хотя у них нет писаний о нормах поведения и справедливости, они гравируют [знаки] на костях и вырезают [знаки] (?) на дереве, [так что у каждого из] чиновников есть возможность делать записи [для] других, у государя есть возможность приказывать сановникам, у высших есть возможность приказывать низшим» ^{385} . Но во-первых, из текста не понятно, на каком языке делались эти записи — скорее всего, на китайском. А во-вторых, ни одна из них, во всяком случае, не сохранилась до наших дней.

Известны петроглифы хуннского времени, высеченные на скалах Монголии. Но одни из них представляют собой «картинки» со сценами погребения, охоты или парадных выездов на конных экипажах — они, во всяком случае, не наводят на мысль о письменности. Другие же являются тамгами, но это опять-таки не письменность — тамги были знаком рода или клана, которым предметы клеймились в знак их принадлежности или в честь каких-то важных событий. Немалое количество таких тамг сюннуского времени найдено, например, в ущелье Цагаан-гол. Но их связывают скорее с юэчжи,чем с сюнну ^{386} , а главное, они не проливают свет на язык народа, который их оставил.

Существуют и тамги, которые более определенно относят к сюннуским, — они нанесены на предметы, найденные в сюннуских могилах. В Ноин-Улинских курганах в Монголии археологи обнаружили несколько лаковых чашек, сделанных китайскими мастерами в эпоху Ранней Хань. Такие чашки назывались «бэй» и были популярны в Поднебесной — это были очень дорогие статусные изделия овальной формы, с плоским дном и парой ушек-ручек. Иногда их покрывали росписью, наносили иероглифы: «Вам счастливое вино», «Чашки для счастливой еды». Чашки-бэй, найденные в Но-ин-Уле, принадлежали сюннуским шаньюям или их приближенным. На дно чашек хозяева нанесли свои тамги, процарапав их раскаленным ножом или шилом ^{387} . Но эти лаконичные знаки, которыми сюнну метили свою собственность, несут не слишком много информации и не являются письменностью.

Те немногие сюннуские слова, которые дошли до наших дней, сохранились в китайских текстах и написаны китайскими же иероглифами. Собственно, достоверно известны только четыре слова, составляющие двустишие на языке цзесцев(как мы уже писали, цзесцыбыли одним из сюннуских кочевий):

Сючжи тилиган Пугу цзюйтудан

Двустишие это сохранилось в истории, потому что сказано оно было весьма значимым человеком и к тому же по весьма важному поводу. Автором его был буддийский монах Фоту Дэн, который в 310 году прибыл в Поднебесную для проповеди своего учения. Было ему тогда, по его словам, более ста лет, но, если верить Фан Сюаньлину, возраст не мешал подвижнику командовать духами, питаться воздухом и пользоваться собственной внутренней энергией для освещения (по ночам он вынимал вату из специального отверстия в животе и читал книги, экономя на светильниках). Кроме того, он умел предсказывать будущее по звуку висящих на пагоде колокольчиков ^{388} .

Сюннуский император Ши Лэ пригласил Фоту Дэна к своему двору, и, когда в 328 году решался вопрос о том, следует ли посылать войско против другого сюннуского императора, Лю Яо, к монаху обратились за советом. Тогда-то он и произнес знаменитое двустишие на языке своего покровителя. Традиционно считается, что оно означало следующее: «Двинете войска, поймаете Лю Яо» ^{389} . В самое ближайшее время войска выдвинулись, злополучный Лю Яо действительно был разбит, и Ши Лэ объединил свои и его земли под властью династии Поздняя Чжао, поэтому нет никаких оснований сомневаться в общем смысле замечательного предсказания ^{390} .

Гораздо сложнее обстоит дело с его дословным переводом. Исходя из содержания фразы и из предположения, что язык цзесцевотносился к древнетюркским, разные исследователи предлагали отождествить слова двустишия с различными тюркскими словами. В результате получились следующие варианты:

S"uka tal'igan b"ug"ug tutan! Иди войной [И] плени бюгю! S"ug t"agti "idqan boqu"i tutqan! Пошлите армию в атаку [И] плените полководца! «S"arig tilitgan buyu k"ot"uzkan Ты выведешь войско, Ты уведешь оленя. S"uk"a tol'iqtin buquy qodigo (d) tin К войску ты вышел Букуга низложил ^{391} .

Поскольку все эти варианты основываются на тюркской гипотезе, казалось бы, есть веские основания таковую гипотезу принять. С другой стороны, именно обилие возможных вариантов наводит на мысль о том, что подобные интерпретации можно было бы сделать и на основе других языков. И в пользу этих других языков тоже есть некоторые факты.

Так, в древних китайских текстах встречается довольно много слов, которые предположительно принадлежат сюнну, прежде всего их собственные имена и титулы. Канадский исследователь Э. Дж. Пуллиблэнк насчитал в текстах Сыма Цяня и Бань Гу около 190 таких слов, еще 57 нашлись у Фань Е и Фан Сюаньлина. Пуллиблэнк подозревает сюннуские корни и у некоторых китайских слов. Он считает, что до контактов с сюнну у китайцев не было молочного животноводства и в их языке отсутствовали такие слова, как «кумыс», «творог», «масло»… Значит, в китайский язык они пришли из сюннуского. Проанализировав образовавшийся архив, состоящий из двух с половиной сотен слов, исследователь считает возможным, что сюнну говорили на языке енисейской семьи ^{392} (от которой к настоящему времени остался только один живой язык — кетский).