Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
Акимов вытащил связку тетрадей в клеенчатых корочках. Это полевые дневники Лихачева. Четыре экспедиции организовал профессор в Кетские земли. Вот тут, вероятно, записано все, что видел, узнавал, о чем думал ученый. Записано день за днем. Без единого пропуска… Эх, пролистать бы эти дневники не спеша, страница за страницей, всмотреться в зарисовки яров и песков, равнин и холмов, плесов реки и озер!.. Как ему необходимы эти материалы!.. Разве можно писать итоговый капитальный труд, не имея под руками этих документов?! Как же он будет благодарен баламуту Ваньке, если все это ляжет вдруг на письменный стол. И где? В Стокгольме, на чужбине, в изгнании.
Акимов перевязал пачку тетрадей
Опасаясь погасить светильник, Акимов взял одну карту, осторожно развернул ее на столе. По верхней кромке прочитал надпись, сделанную характерным витиеватым почерком дядюшки: «Прогнозные соображения по полиметаллам Сибири». Карта испещрена росчерками, местами затушевана простым и цветными карандашами, по кромкам какие-то записи и множество значков — крестики, кружочки, кубики.
Свернув карту по старым линиям, Акимов развернул другую. А когда прочитал надпись, замер от неожиданности: «Курганы Сибири». Взглянув на отдельные пометки, сделанные рукой Лихачева, Акимов понял, что эта карта курганов особенная. На ней были обозначены не только те курганы, которые давно известны и уже подверглись опустошению, но значились и курганы неизвестные, пока что скрытые от общего людского взора. Судя по пометкам ученого, их было еще немало… Годы шли, а страсть наткнуться на курган, не разграбленный ранее, овладеть его несметным богатством, не покидала людишек. В разное время артели копачей кидались по просторам Сибири то в один ее край, то в другой, но либо натыкались они на захоронения, давно опустошенные от сокровищ, либо копали обыкновенные холмы, которые лишь по внешнему виду напоминали курганы, а на самом деле никогда ими не были.
Акимов щурил глаза, взгляд его скользил по карте. Он забыл, что рядом с ним стоят Лукьянов и Катя и нетерпеливо смотрят на него, ожидая каких-то слов.
— Что, Ваня, интересно? — спросила Катя, беря его за локоть.
— Очень интересно, Катя! Эти карты — труд его жизни. Они многое подскажут будущим поколениям.
Акимов сложил карту «Курганы Сибири» бережно, осторожно, как великую драгоценность. В эти минуты он и предположить не мог, что некий прохвост Осиповский, обитающий в Стокгольме возле Лихачева, втайне помышлял именно об этой карте. Содействие мосье Мопассану в покупке лихачевского архива для англичан — этим не исчерпывались его цели. Не исчерпывались они и полицейской службой царскому правительству. Себе на уме археолог Осиповский размышлял о другом: давненько, лет пять тому назад, один из его дружков, служивший в ведомстве путей сообщения Российской империи, дознался, что на Алтае и по Минусинской котловине имеются курганы, никогда еще не подвергавшиеся осмотру. Вот бы открыть такой курган! Разумеется, не ради интересов науки — наука проживет и без этого — открыть для собственного благоденствия… Точно или неточно, а ведь известно, что из курганов изымались огромные ценности: слитки золота, изделия из драгоценного металла, редчайшие каменья… Все это можно прибрать к рукам, а если уж и наука встрянет в это дело, кое-что и ей достанется: орудия быта, предметы древнего, обихода…
Вожделенная мечта запала в голову Осиповского. Исподволь начал он вести разведку, кто в России может знать состояние курганов Сибири. К кому ни толкался, от всех слышал один ответ: «Есть такой человек: Лихачев Венедикт Петрович. Но знайте: сидит на сундуках знания, как колдун. Никого к себе не подпускает».
Вот тогда-то Осиповский и решил: «Возьму тайну, возьму не мытьем, так катаньем».
…Акимов
Упаковывая карты в прежние картонки, Акимов прочитал на одной из них тусклую карандашную надпись: «Папка живота моего». Надпись была сделана рукой Лихачева и, по-видимому, являлась условным обозначением ценности этих материалов.
Акимов уложил связку карт в мешок и нащупал еще одну связку, собираясь вытащить ее, но тут вмешался Лукьянов:
— Иван Иваныч, пора пить чай. Иначе ямщик начнет беспокоиться.
— Пора, правда, Степан Димитрич. Увлекся я… — Акимов уложил связки в мешке удобнее и затянул шелковый шнур.
— Ну что, Ваня, возьмешь тюк? Как решил? Не раздумал? — спросила Катя, заметив, что Акимов стал вдруг сам не свой — растерянный, задумавшийся, со взглядом, обращенным куда-то вдаль.
— Рискну, Катя. — Он помолчал, невесело засмеялся. — Двум смертям не бывать, а голова на плечах все равно одна. — Пройдясь по избе, он остановился возле тюка, искоса глядя на брезентовый мешок, мечтательно воскликнул: — Только б довезти! Довезти бы!
— Довезешь, Ваня!
— Все обстроено, Иван Иваныч, как нельзя лучше. До города домчит вас Катин знакомец — Петька Скобелкин. Парень бедовый, ямщик отменный. А там небось тоже не олухи к делу приставлены, — успокаивая Акимова, рассудительным тоном сказал Лукьянов.
Рассвело. В окна Окентьевой избы потек нежный багряный свет ядреного зимнего утра. Катя собрала на стол завтрак: свежие шаньги, соленые чебаки, мороженую бруснику в туеске. Ели молча, торопливо.
Потом Лукьянов вышел на волю, понимая, что в последние минуты Ивана и Катю нужно оставить одних.
Минут через десять он вернулся.
— Ямщик подъехал, Иван Иваныч. Кони стоят у стогов.
— Иду, Степан Димитрич.
Акимов и Катя быстро оделись, вышли вслед за Лукьяновым. Прямиком по снежной целине Лукьянов повел Акимова к стогам, возле которых, сгорая от желания скорее приступить к исполнению порученного дела, топтался в дохе, в высоких пимах и мохнатой шапке из собачины Петька Скобелкин — верный лукьяновский связчик.
Катя отстала сразу же неподалеку от избы. Акимов, встряхивая на плече тюк с бумагами Лихачева, шел, то и дело оглядываясь. Катя прощально махала рукой. Когда Акимов скрылся за деревьями, она всхлипнула и медленно побрела в избу Окентия.
Был уже поздний вечер, когда на окраине города Акимов молча пожал руку Петьке Скобелкину и зашагал по узкому, темному переулку. Возле деревянного дома с закрытыми ставнями Акимов остановился. С минуту он вглядывался в сумрак, перемешанный со снегом, падавшим на землю крупными хлопьями, и, убедившись, что поблизости никого нет, вошел в продолговатый двор, обнесенный высоким тесовым забором.
На стук в дверь ответили быстро, вероятно, его ждали здесь.
— Кто там? Что вам угодно? — послышался женский голос.
— С пасеки я. Мед привез, — сказал Акимов.
— Сейчас, одну минутку. Бронислав выйдет. — Хлопнула дверь, а через минуту перед Акимовым стоял высокий мужчина, с вислыми усами, с ежиком на голове, в пальто, наброшенном на плечи.
— С пасеки к вам, дядюшка Бронислав. Хозяин послал.
— Давненько поджидаю. Все ли там у вас здоровы?
Высокий мужчина пропустил Акимова мимо себя, задвинул засов и, свободно ориентируясь в темных сенях, распахнул дверь в дом. Здесь высокий мужчина обнял Акимова.