Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
Катя пододвинула стул, села поближе к огню. Отблеск пламени коснулся ее лица, и оно стало бронзовым, литым. С детства Катя любила смотреть в огонь. Глаза от этого не уставали, и рождалось желание думать, думать — обо всем и обо всех.
КНИГА ВТОРАЯ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ПОЛЯ
Глава первая
Зимние дороги в Нарыме в пять, в десять раз короче летних. К рождеству промерзают на перекатах
Для зимних дорог у Епифана Криворукова все наготове: длинноногий, поджарый конь, с подобранным хвостом и короткой гривой, — такому коню никакой занос не страшен; легкая кошева на широких, как лыжи, полозьях; просторные, до самых пят, дохи — лосевые, собачьи, овечьи; закутаешься — никакой мороз не страшен, никакой ветер не пробьет.
Весточку Поле о том, что и ей предстоит дорога, принесла вездесущая Домнушка. Было раннее утро. За стеной буянила вьюга. Бренчало от ударов ветра стекло в оконной раме. Поля проснулась и лежала, прислушиваясь. Вот-вот наверху в горнице Анфисы Трофимовны настенные часы отстукают пять ударов.
Тогда она быстро выскочит из-под одеяла, оденется и, схватив ведро, помчится вместе с Домнушкой доить коров.
Но часы словно замешкались и не торопились оглашать дом протяжным зычным звоном. Уж не остановились ли? Или она проснулась в неурочное время?
Вдруг в дверку комнатки под лестницей послышался легкий стук. Поля приподняла голову, Казанки чьих-то пальцев снова прикоснулись к двери: и раз и два. Поля набросила на себя платьишко, сунула ноги в пимы.
— Кто там? Кто это? — обеспокоенно прошептала Поля, прикладывая ухо к двери.
— Откройся, Поля.
— А, Домнушка! Сейчас отомкну. — Поля осторожно, боясь разбудить свекра со свекровью, вытащила крючок из петли, медленно-медленно отвела дверь. — Входи, Домнушка. На стул вот здесь не наскочи.
— Не бойся, Поля. Месяц-то эвон как светит! Вижу.
— Садись-ка на ящик, Домнушка. — Поля отступила в глубь комнатки, присела на неприбранную, теплую еще от ее тела постель. Сердце заныло, застучало от нерадостных предчувствий.
— Ты что не спишь-то, Домна Корнеевна?
— Вздыматься нам пора. вот-вот часы пробьют. Слушай-ка, Поля, чо наши верхние идолы удумали-то. Никишку в город с обозом отослали, а тебя Епифашка нонче на промыслы увезет.
Поля сразу вспомнила сон, виденный в минувшую ночь: извилистая река в крутых лесистых берегах, пароход, плеск воды ка перекатах. Пароход не плывет, а скачет, и кажется Поле, охваченной тревогой, что еще миг — и он ударится о выступ берега, и трудно сказать, уцелеет ли она после этого удара.
«Пароход — к дороге. А только какая у меня может быть дорога? Разве в Парабель проведать папку сбегаю», — подумала Поля и постаралась скорее уснуть, чтоб заспать неприятный осадок на душе от этого несуразного сна. А сон-то оказался в руку! Поля пересказала сон Домнушке, та всплеснула руками, зашептала:
— Ой, Полюшка, худой сон. Пароход-то, говоришь, так и скачет, скачет, как стреноженный конь. Страхи-то какие!
Наверху скрипнула цепочка с гирями настенных часов, и по дому разнесся протяжный звон.
— Ты встала, Поля, нет ли? — нарочно громко сказала Домнушка, безбоязно постукивая в дверку.
— Иду, Домна Корнеевна, иду! — отозвалась Поля и хихикнула в подушку.
Проделывалось все это для Анфисы. Чуть замешкайся они со вставанием, сию же минуту заскрипит пол под тяжелыми ногами Анфисы. Она спустится на три — на четыре ступеньки и спокойным, но пронизанным ядом упреков голосом скажет:
— Домна! Палагея! Вы что ж это ноги-то до сей поры тянете? Или я за вас коров доить пойду?! Ишь вы, негодницы какие! Небось как за стол садиться, так и резвость откуда-то берется. Кусок, что пожирней да повкусней, не от себя, а к себе все норовите тащить… Ну-ка, быстро у меня за подойники!
…Через пять минут Поля и Домнушка в полушубках, пимах, пуховых полушалках, с подойниками в руках ушли во двор. Дойные коровы содержались в стайке, срубленной из толстых бревен и проконопаченной по углам мохом с глиной. Коровы замычали, застучали рогами в забор, почуяв, что идут хозяйки. Домнушка прикрикнула на них:
— Тихо вы, лупоглазые!
Поля кинулась открывать воротца стайки, но Домнушка ее остановила:
— Погодь, Полюшка. Расскажу тебе, как секреты их вызнала. Сюда она, жаба, не придет, холодно ей, а нам, вишь, жарко.
— Ну-ну, Домна Корнеевна, — как-то обреченно, без особого интереса к тому, что скажет Домнушка, отозвалась Поля, про себя думая: «Нет, нет, не жилец я в их доме. Вернется Никиша, лишнего дня не проживу тут. Папа с дедушкой не выгонят нас от себя, а дальше видно будет».
— Наверху приборкой я занималась, — заговорила Домнушка. — Ну, залезла под кровать, шурую там тряпкой. Они зашли в горницу, сели на диван. Она, змея подколодная, спрос ему учиняет: где бывал? Сколько рыбы закупил? По какой цене? Сколько пропил? Взяла у него бумажник, пересчитала деньги. Недохваток! Как поднялась, как расходилась! Туча! Он — вяк, вяк, а она его хлещет по мордасам. Вижу — и он взъярился. Ударил ее, она шлепнулась об стенку. Замерла я под кроватью. Хоть за перегородкой, а боязно. А только отшумели они, опять сели рядом и гу-гу-гу, будто и ничего между ними не было. Считают что-то, деньги туда-сюда перекладывают. Он-то вдруг и скажи ей: «Отпусти ты со мной Полю. Счет будет вести, девка грамотная, бойкая». Она вроде бы обрадовалась: «А что, бери! Толку от нее тут мало, все к отцу бегает. А там с тобой, гляди, и привыкнет, подучится». На том и порешили… А ты, Полюшка, бойся его, жеребец он стоялый, обормот бесчестный…
«И тут не сахар, и там будет не малина, скорее бы Никиша возвращался», — с унынием в душе подумала Поля, но выдавать себя не захотела, не очень-то доверяла Домнушке, хотя и чувствовала ее расположение.
— Постою за себя, Домна Корнеевна. Я ведь с виду только тихая, а так-то в душе вольная, — стараясь подбодрить себя, сказала Поля. — Зажигай фонарь.
Домнушка присела, чиркнула спичкой, зажгла фонарь, вошла в стайку, повесила его на деревянный кляп, вбитый прямо в стену.
Поля подошла к пестрой корове, прозванной Субботкой, ласково потрепала ее за ухо, полотенцем обтерла вымя и начала доить. Звякнуло ведро от удара струи. Полю обдало сытным теплым запахом молока. Субботка покорно стояла, не шелохнув ни разу длинным хвостом. Поля быстро подоила ее, передвинулась к другой корове — Красотке.