Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
«Надолго ли увезет он меня? Неужели до конца зимы? Какая из меня торговка? Вот уж чего не ждала, не гадала… Накажу через Домнушку, чтоб Никиша приехал за мной сразу, как вернется из города… И к папе надо сбегать… Сейчас же сбегать, сказать ему, что увозит меня Епифан Корнеич с собой на промысла», — думала Поля под мерное треньканье подойника.
С полными ведрами молока Домнушка и Поля пошли в дом. На крыльце Поля придержала золовку. Заглядывая в сумраке в ее лицо, спрятанное в полушалке, попросила вполголоса:
— Как приедет Никиша,
— Не переживай, Полюшка. Не токмо скажу Никишке, а спокойствия ему не дам, пока он к тебе не уедет. Слыханное ли дело в такую пору молодых друг от дружки отрывать?! Людоеды, вампиры!
Домнушка так взволновалась, что не заметила, как ведро ее накренилось и молоко потекло через край на ступеньки крыльца.
Во время завтрака Епифан объявил семейству о своем решении.
— Стало быть, Палагея, собирайся в путь, — подув ка блюдце с горячим чаем, сказал Епифан. — После обеда поедем с тобой на Обь, на Тым, на Васюган деньгу загребать. Недельки две-три проездим. Достаток — прибыток в пух… пух… пуххалтерскую книгу зачнешь писать. Как у настоящих купцов! А то ведь головы не хватает все в уме держать. Займись! Не зря ты у городских, образованных людей науку перенимала. Будешь стараться — не обяжу, обдарю. — Епифан взглянул исподлобья на Полю, с озорством подмигнул ей лукавым глазом.
— А чего бы ей, отец, не стараться-то? — подхватила Анфиса. — Небось не о чужом доме, о своем радеть будет. Мужнино добро — женино добро.
— Домой бы мне, к папке сбегать, — переводя глаза с Анфисы на свекра, тихо сказала Поля.
— Домой бы… Дом у тебя теперича здесь. Пора бы и обвыкнуть, — с упреком в тоне и недоброй усмешкой сказала Анфиса. Но Епифан не дал обидеть Полю.
— Ты чо, мать, попрекать-то взялась? Пусть сбегает. Как-никак все ж таки отец там. Не какой-то, прости господи, чуждый человек, а родимый батюшка.
— Уж раз приспичило, пусть пойдет. Не к полюбовнику побежит, к отцу, — смягчилась Анфиса, но смягчилась на один миг. Вздохнув, строго посмотрела на Полю, повелительно очертила рукой полукруг. — К дому, Палагея, все пригребай. Сама об себе думай. На чужой счет не рассчитывай.
— Это о чем ты, матушка? — не понимая Анфисиных намеков, с искренним недоумением спросила Поля.
— А ты подумай, Палагеюшка, подумай покрепше, уж не дитя теперь, с мужем живешь как-никак. — Анфиса произнесла эти слова степенно, тоном полного доброжелательства, но черные глаза выдавали ее настоящие чувства: в сноху летели зловещие искры.
— Я тебе обскажу, Поля, свекровкину мудрость, — швыркнув длинным носом, усмехнулась Домнушка и кинула на Анфису недружелюбный взгляд. Анфиса мгновенно выпрямилась, подобралась, готовясь принять удар. — Как, значит, тебе Епифашка кинет подарок, ты его не вздумай посчитать своим. Сдашь его матушке-сударушке. Она приберет его в ящик в горнице, чтоб, значит, он понадежнее сохранялся,
Домнушка скосила глаза на Анфису, поспешно склонилась над блюдцем с горячим чаем. Продолговатое, костистое лицо ее покраснело, и даже уши, прикрытые жидкими волосами, стали пунцовыми. Видно, нелегко ей дался этот выпад против Анфисы.
— Уж чья бы корова мычала, а твоя бы, Домна Корнеевна, помолчала, — сдавленным голосом сказала Анфиса и обратила взгляд своих черных глаз на Домнушку. Вспыхнули они жаром, загорелись затаенной ненавистью.
— А в сердцевинку она саданула тебя, мать! — захохотал Епифан, с удовольствием наблюдая за поединком жены с сестрой.
— Смотри, Анфиса Трофимовна, от жадности свой толстый зад не изгрызи! — Домнушка вскинула голову, и, хотя жар Анфисиных глаз обжигал ее, она только морщилась от этого, но не сдавалась.
Анфиса, видимо, почувствовала, что Домнушка не уступит, и перенесла свой гнев на мужа:
— Кобель ты старый! Другой-то разве позволил бы жену выставлять на потеху! А тебе все едино — лишь бы погоготать: ха-ха-ха!
— Веселье мне, мать, завсегда по душе! Ей-богу! — закатывался Епифан, подергивая себя за ухо с серьгой.
Поле захотелось встать и уйти, но она пересилила свое желание, еще больше сжалась, сидела, ни на кого не глядя. Все ели молча, не задирая больше друг друга. Наконец Епифан перевернул чашку вверх дном, сказал:
— Давай, Палагея, собирайся. Пособи Домнушке харчи вон в мешок скласть. А ящики с товаром в короб поставите. Поедем на двух конях: сами в кошеве на переднем, а припасы и товар на втором коне. В сани его запряжем и на поводе привяжем к кошевке.
— Сделаю, батюшка, — покорно вставая из-за стола, сказала Поля и вопросительно посмотрела на Епифана. Он догадался, чего она ждет.
— А как сборы управишь, к отцу сбегай. Да лучше коня запряги: туда-сюда путь все-таки не ближний.
— Ох, разбалуешь, Епифан, сношку, разбалуешь! Спохватишься потом, ан будет поздно. Их, молодых-то женок, сысстари повыше под уздцы держат! А ты?.. — Анфиса тяжело, не спеша встала с табуретки, вскинула голову, повязанную полушалком, к иконам, в передний угол, замахала рукой. Вначале положила на себя большой крест от лба до живота, потом поменьше и под конец совсем маленький — от подбородка до груди.
— Спаси и сохрани нас, царица небесная, — пробормотала она и вдруг, заметив, что Домнушка набрасывает на плечи полушубок, совсем другим тоном сказала: — А ты куда, Домна? Уж не в церковь ли опять? Хлеб-соль братца лопаешь, а работаешь на отца Вонифатия. Он и без тебя не пропадет. У него мошна покрепше нашей. Посуду вот прибери да иди коровник почисть. Коровы в стойле до рогов в назьме заросли!
— Постыдися! Только ведь лоб-то крестом осеняла! А что делать, знаю. Запрягу вот коня Поле и тут приберусь, и на дворе. — Домнушка не стала одеваться до конца, скомкала шаль, вышла, хлопнув дверью.