Т. 4. Сибирь. Роман
Шрифт:
До избы Ольгеи Толченовой еще шагов триста, от силы пятьсот, но сейчас Катю неостановимо потянуло к Зининой халупе. Если уж зайти к ней не велено, то посмотреть-то в окошко можно; что там у нее делается, что за беда принудила ее жечь свет в полночь? А возможно, и не беда, а радость. Может быть, не ошиблось Зинино сердце, и муж ее, пропадавший без вести целых три года, заявился в родную семью самолично?.
Ступая осторожно, мягко, оставляя на снегу следы, вычертившие спиралеобразную фигуру, Катя приблизилась к окнам Зининой избы. Чудом уголок одного окна остался не затянутым ледяной коркой. Катя чуть склонила голову, и в глаза ей бросилась
Ничто не ускользнуло от Катиного взгляда. Заметила она, что лицо у Зины пьяное, печальное и в то же время равнодушное-равнодушное. Глаза полуприкрыты веками, и потому кажется, что Зина мертвая, недвижимая. На столе — четверть с водкой, тарелки с остатками закуски, чашки, самовар. Видать, пиршество началось еще с вечера…
Катя опрометью бросилась снова на дорогу. «Не вынесла Зина, не устояла», — пронеслось в голове, и захотелось заплакать от обиды на Зину, которую ока полюбила с первой встречи и поверила ей, от сознания своей беспомощности перед самыми неожиданными ударами жизни, от жестокости того мира, в котором начертано ей жить.
Охваченная смятением, тихо всхлипывая, Катя, не помня себя, добрела до конца выселка, давно миновав избу Ольгеи Толченовой. Вот так неосмысленно, механически она, возможно, брела бы и дальше, если б у крайнего дома, в котором жил знакомый ей «хозяин выселка» Евлампий Ермилыч, приходивший когда-то к Зине взыскать долг, не наскочили на нее собаки. Огромные, рослые псы кинулись с рычанием. Катя хватала комья снега, кидала их в остервеневших собак, а сама пятилась назад. К счастью, ей подвернулась палка. Она замахала ею со свистом. Собаки, опасаясь удара, отступили. Катя не теряла мгновений, побежала что было мочи. Собаки помчались за ней, но палка снова засвистела в воздухе. Истошный лай собак Евлампия Ермилыча поднял тревогу. Послышался скрип ворот у его дома, но Катя была уже далеко. Зато подняли брех собаки в других дворах выселка. Катя поняла, что ей пора убираться с улицы. Быстро, без каких-либо раздумий, она подошла к избе Ольгеи и постучала в окно. Отозвались немедленно, будто ждали ее.
— Заходи в избу, — послышался женский голос из-за окна.
«Лукьянов, видно, успел предупредить насчет меня», — отметила Катя. В темном дворе она не сразу отыскала крыльцо, а найдя крыльцо, никак не могла нащупать дверную скобу. Но ее уже услышали, видимо, догадались о затруднениях и дверь распахнули изнутри. Катю сразу обдало избяным теплым духом.
— Переночевать можно у вас? — спросила Катя, вглядываясь в женщину, которая открыла ей дверь. Свет, лившийся в окна с противоположной стороны, слегка освещал ее.
— Подружка Маши? Проходи, Катюша, проходи. Место найдется. Вот тут осторожно: корова отелилась, теленка на ночь внесла. Вроде на сильный мороз поворачивает. И здесь, Катюша, поостерегись, на кого-нибудь не наступи. Ребятишки разлеглись… Сядь тут, на ящик. — Хозяйка схватила Катю за плечо, усадила. — Тут же и поспать можешь. Все ж таки не на полу. На печку бы тебя, да там у меня бабка обосновалась.
— Тут хорошо, — ощупывая в темноте широкий ящик, тихо сказала Катя, — А я вначале к Зине направилась, а там что-то не так…
— И не говори,
Катя молчала, взвешивала все, что говорила женщина. Связчик Карпухина известен ей. Это второй полицейский — такой губастый, мрачный, с лицом, покрытым полудой. Но что же Зина? Неужели так бессловесно и покорилась Карпухину? Или все-таки решилась наконец связать свою судьбу с новым мужем? А знает ли сна, какая молва идет о Карпухине? Наверняка знает, не может не знать. Что же тогда происходит?
— А вы не забегали к Зине? Не пытались выручить ее? — спросила Катя, все еще не решаясь снять с себя полушубок и платок.
— Как же, забегала! Зашла с чашкой капусты. Вроде для их благородия. Сама шепчу Зине: «Бежать тебе надо». А она вскинула на меня глаза в слезах, отвечает: «Ах, Ольгея, Ольгея, чему быть, того не миновать!..»
— Выходит, что согласилась?
— Выходит так, Катюша.
Катя откинулась к стене, сдерживая рвущийся из груди стон. Она сидела в такой позе долго-долго. Ольгея уже заснула, всхрапывая. Посапывали ребятишки, спавшие на полу. Пощелкивая языком, облизывал себя теленок. А Катя даже глаз не могла сомкнуть. Потом хрипло прокричал в курятнике петух. Близилось утро. Наконец и Катю потянуло в сон. Она расстелила на ящике полушубок, накрылась платком.
Спала совсем чуточку. То и дело распахивались двери, скрипели, врывался морозный воздух. Открыв глаза, Катя увидела в редеющем сумраке нескольких женщин. Они сбились около двери, разговаривали тревожным шепотом.
Катя прислушалась. Часто упоминалось имя Зины. Это заставило подняться с ящика.
— Что там? — спросила Катя, подходя к женщинам.
— Ой, не говори, Катюша. Ужасть! Зинаида Карпухина убила. Лежит на полу в разорванной рубахе, с голым пузом. Кровища кругом… Его же левольвертом она…
Катя почувствовала, как горло ее сжалось, щеки запылали, нудно заныло где-то в левом боку. «Ну, знала же я, знала, что Зина не может пойти за Карпухина… Почему же не бросилась я на помощь ей?» — пронеслось у нее в голове.
— Давно случилось? — спросила Катя, испытывая острое желание сейчас же бежать к Зине в избу.
— Да уж давненько, видать… Энтот связчик Карпухина там. Стережет, варнак, Зинаиду. А чо ее стеречь? Она сама чуть живая. Головы не подымает. Сидит, уставясь в потолок сухими глазами. Ну и, конешно, наш-то лиходей Евлампий Ермилыч тоже там. Где пропастина, там и ворон. Без него разве чо обойдется? Нарочный в Лукьяновку ускакал. Староста с урядником вот-вот приедут. — Ольгея повздыхала, потом взяла Катю под руку, отвела ее в сторонку, насколько позволяла изба, сказала на ухо: — А ты, Катюша, уходи, пока вовсе не рассвело. Не погода тебе торчать сейчас в выселке. Сватья Лизавета вечером вчера из Лукьяновки приехала, сказывает: переполох там страшенный — ищут тебя, как дорогую пропажу. Ты, как сейчас выйдешь из ворот, спускайся сразу в лог. А там дорога сама тебя выведет на тракт…