Та, которой не стало
Шрифт:
Вилль-д'Авре… Сен-Клу… Пюто… Мелькают дома. За прикрытыми ставнями темно. После встречи с жандармами Люсьен не сделала ни одного движения, ни одного жеста. Но она не спит. Она глядит прямо перед собой через запотевшее ветровое стекло.
Темный, бездонный провал Сены. И вот уже первые особнячки Ангиана. Равинель живет неподалеку от озера в конце тупика. Завернув сюда, он тут же включает сцепление и выключает контакт. Машина по инерции бесшумно катится вперед.
Равинель останавливается в конце тупика на круглой площадке и выходит из машины. У него так одеревенели руки, что он с трудом удерживает ключ. Наконец он распахивает ворота, заводит машину во двор и поспешно закрывает обе створки. Справа — домик, слева — гараж, низкий, массивный, вроде дота. В конце аллеи за деревьями виднеется покатая крыша флигеля.
Люсьен, пошатнувшись, хватается за ручку дверцы. Ноги у нее затекли, она трясет сначала одной, потом другой ногой, сгибает их. Лицо замкнутое, хмурое, такое бывает у нее при самом скверном настроении. Равинель приподнимает крышку багажника.
— Помоги-ка!
Сверток цел и невредим. Один край полотнища чуть завернулся и обнажил туфлю, заскорузлую от воды. Равинель подтягивает сверток на себя. Люсьен берется за другой конец.
— Пошли? Она наклоняет голову в знак согласия. Готово! Согнувшись, они спускаются по аллее, минуют живую изгородь. Флигель с покатой крышей — это прачечная. Крошечный ручеек лениво бежит к мосткам, спускающимся к воде. По дороге ручеек расширяется, катится вниз, образует крошечный водопад и теряется в озере.
— Посвети!
Люсьен снова начинает командовать. Сверток лежит на цементных плитах. Равинель держит фонарь, Люсьен принимается развертывать брезент. Тело в помятой одежде поворачивается легко, как бы по собственной воле. Лицо Мирей, окруженное уже просохшими, растрепанными волосами, словно бы гримасничает». Толчок — и труп скользит по мосткам. Всплеск, и волна докатывает до противоположного берега. Еще немного… Люсьен подталкивает труп ногой, и он погружается в воду. Потом она на ощупь — Равинель уже погасил фонарик — складывает брезент, тащит его к машине. Двадцать минут шестого.
— У меня времени в обрез, — бормочет она. Они входят в дом, вешают на вешалку в передней дорожное пальто и шляпу Мирей. Кладут сумку на стол в столовой.
— Быстрей! — командует разрумянившаяся Люсьен. — Скорый в Нант отходит в шесть сорок. Мне нельзя опаздывать.
Они садятся в машину. Только теперь Равинель почувствовал, что он овдовел.
5
Равинель медленно спустился по лестнице Монпарнасского вокзала, у входа в вестибюль купил пачку сигарет «Галуаз» и отправился к Дюпону. «У Дюпона поешь, как дома». Светяшаяся вывеска отливала бледно-розовым в лучах зари. Сквозь широкие стекла видны были спины людей, сидящих перед баром, и огромная кофейная машина с колесами, рукоятками, дисками, которые начищал до блеска заспанный официант. Равинель сел за дверью и сразу же размяк. Много раз он останавливался тут в такую же рань. Он проделывал крюк через весь Париж, чтобы протянуть время и не будить Мирей. Утро, как все другие…
— Черный… и три рогалика.
Все очень просто: он как будто отходит после ночного кошмара. Снова чувствует свои ребра, локти, колени, каждую мышцу. Малейшее движение, и по телу пробегает волна усталости. Голова у него горит, в мозгу будто что-то клокочет, глаза болят, больно натягивается кожа на скулах… Он чуть не начал клевать носом прямо на стуле в шумном кафе. А ведь самое трудное впереди. Теперь нужно якобы обнаружить труп. Но до чего хочется спать! Все решат, что он убит горем. В каком-то смысле изнуренный вид сослужит ему добрую службу.
Он положил деньги на стол, обмакнул в кофе рогалик. Кофе показался ему горьким, как желчь. Если поразмыслить, то встреча с жандармами — сущий пустяк, даже если кто и сообщит, что в машине сидела женщина. Пожалуйста: эта женщина-незнакомка, она проголосовала на дороге. Он встретил ее при выезде из Анжера. Сошла в Версале. Ни малейшей связи со смертью Мирей… И потом, кому взбредет в голову расследовать, какой дорогой он вернулся домой? Допустим, его даже заподозрят. Но лишь до тех пор, пока не проверят его алиби. Равинель не выезжал за пределы Нанта и его окрестностей. Это подтвердят тридцать свидетелей. Где и когда он выходил, можно установить с точностью до часа или около того. Ни одного пробела. В среду, четвертого, — а вскрытие поможет установить точную дату, если не час смерти, — в среду, четвертого?.. Погодите-ка! Я провел весь вечер в пивной «Фосс». Засиделся там за полночь. Спросите Фирмена, официанта, он наверняка помнит. А пятого утром я болтал с… Но к чему лишний раз ворошить эти невеселые мысли? Люсьен все это уже без конца твердила ему на вокзале. Версия несчастного случая возникает сама собой. Головокружение, упала в ручей, мгновенное удушье… Зауряднейшее дело. Правда, вот Мирей одета была не по-домашнему. А раз так, зачем ей понадобилось спускаться в прачечную? Да мало ли зачем женщина может пойти к себе в прачечную? Может, забыла там белье или кусок мыла… Впрочем, вряд ли у кого возникнут подобные вопросы. А если кто предпочитает версию самоубийства — что ж, пожалуйста. Два года прошли, те самые два года, которых требует страховая компания…
Без десяти семь. Черт возьми! Надо трогаться. Равинель так и не притронулся к последнему рогалику, а первые два застряли у него в горле тошнотворной массой… С минуту он постоял на краю тротуара. Разбегались во всех направлениях автобусы и такси. Толпы служащих, обитателей пригородов, стремительно вырывались из стен вокзала. Вот он, унылый Париж на рассвете. Н-да… И все-таки надо трогаться в путь.
Машина стояла совсем рядом с билетными кассами. Там, словно картина на выставке, висела большая карта Франции, похожая на открытую ладонь, всю изрезанную линиями:
Париж — Бордо, Париж — Тулуза, Париж — Ницца… Линии удачи, линии жизни. Фортуна! Судьба! Равинель дал задний ход, выехал на дорогу. Надо как можно скорей уведомить страховую кампанию. Послать телеграмму Жермену. Придется, наверно, позаботиться и о похоронах. Мирей захотелось бы очень приличных похорон, ну и конечно, отпевания в церкви. Равинель вел машину как автомат. Он так хорошо знал все эти улицы, бульвары… да и движение еще не сильное… Мирей была неверующая и все-таки ходила к обедне. Предпочитала праздничные службы — из-за органа, пения, туалетов. И не пропускала проповеди отца Рике по радио, во время поста. Она не очень-то разбиралась в сути, но считала, что он хорошо читает. И потом, этот отец Рике — перемещенное лицо!… Ворота Клинянкур. Сквозь облака пробивался розовый луч. А вдруг Мирей видит его сейчас… Тогда она знает, что он действовал не по злобе. Смешно!… Да, а где же взять черный костюм?.. Придется еще бежать в чистку, просить соседку сшить траурную повязку. А Люсьен может спокойно дожидаться его в Нанте. Где же справедливость? Впрочем, размышлять над этим некогда, потому что впереди показался старенький «пежо» и никак не позволял себя обойти. Он зачем-то все-таки обогнал его у самого Эиинэ, но тут же замедлил ход. Привет! Я еду из Нанта. Я понятия не имею, что у меня умерла жена.
В этом-то и загвоздка. Я понятия не имею…
Ангиан. Он остановился у табачного ларька.
— Здравствуйте, Морен.
— Здравствуйте, мосье Равинель. А вы случаем не запоздали? Вы, кажется, обычно пораньше проезжаете.
— Туман задержал. Чертов туман! Особенно возле Анжера.
— Ох, не приведи господь всю ночь сидеть за, баранкой!
— Просто дело привычки. Что новенького?
— Ничего. Что у нас тут может быть новенького? Равинель вышел из машины. Больше тянуть нельзя. Будь он не один, насколько все выглядело бы естественней! Свидетеля бы туда Ах черт возьми! Папаша Гутр. Вот удача!
— Как дела, мосье Равинель?
— Понемножечку… Очень рад, что вас повстречал… Вы мне как раз нужны…
— А что такое?
— Моя прачечная совсем обветшала. Того и гляди, обвалится. Вот жена и говорит: «Надо бы тебе посоветоваться с папашей Гутром».
— А-а! Это та прачечная, на краю участка?
— Ну да. У вас ведь найдется минутка? Может, съездим. Ну и по стаканчику муската опрокинем для бодрости.
— Понимаете… Мне пора на стройку…
— Мускат из Басс-Гулена. Ну, как? А по дороге расскажете мне все местные новости.