Таганка: Личное дело одного театра
Шрифт:
Вот почему, когда члены Художественного совета говорили о постановке Мольера, Шекспира, Лермонтова, в их выступлениях звучало: «спектакль о Мольере», а не «спектакль по Мольеру», «спектакль о Шекспире», а не «спектакль по Шекспиру», «спектакль о Лермонтове», а не «спектакль по Лермонтову».
Задача «вставок», конечно, была шире, чем расставление смысловых акцентов. Например, говоря о спектакле «Павшие и живые», литературный критик Генрих Митин писал о том, что у «„сценической композиции“, собранной из стихов и документов той эпохи, есть одно бесспорное преимущество: от нее веет свежим ветром подлинности»[300].
Шаг в сторону
К авторам на Таганке
Авторы на Таганке не только писатели, но и близкие люди. Здесь празднуют их дни рождения, вспоминают даты смерти. В день рождения Солженицына в театре идет «Шарашка»[301] — спектакль по повести «В круге первом». В день Гёте играют «Фауста»[302] и в фойе висит табличка: «День памяти И. В. Гёте». И мы воспринимаем каждого — и Гёте, и Мольера, и Пушкина, и Булгакова, и Шекспира — как своего современника и участника сегодняшнего театрального действа.
Портрет Мольера в фойе театра перед спектаклем «Тартюф»
«Послушайте!» Сцена из спектакля
«Суф(ф)ле». Портрет Ф. Ницше
Поздние спектакли Таганки созданы в этой же традиции — они представляют собой сценическую композицию, автором которой является сам режиссер. Спектакль «До и после»[303] построен на стихах поэтов Серебряного века; «Идите и остановите прогресс»[304] — на произведениях обэриутов; «Суф(ф)ле»[305] — на прозе Кафки, Беккета, Джойса и даже Ницше; «Антигона»[306] — на драме Софокла, дополненной фрагментами библейской «Песни песней». В результате создается не мозаика, а сложный текст спектакля, целостное художественное высказывание.
Классика на сцене Таганки
Хорошо известна фраза Юрия Трифонова «О Любимове говорят: он может поставить все. Телефонную книгу, научный трактат…»[307]. А между тем к моменту, когда писатель произносил эти внешне броские слова, на Таганке, кроме сценических композиций по поэтическим и прозаическим произведениям, были поставлены и пьесы любимого театром Брехта, и произведения из классического театрального репертуара. Это и мольеровский «Тартюф»[308], и шекспировский «Гамлет». Впрочем, и среди драматургов «неприкосновенных» не было: как говорил Ю. П. Любимов, «…пьеса Брехта мне казалась очень длинной, и для начала я ее перемонтировал»[309] — это о «Добром человеке из Сезуана»; здесь же из двух разных зонгов был «смонтирован» один (именно так и получился самый острый зонг о «баранах» и «властях», которые «ходят по дороге»); в «Жизни Галилея» по Брехту
«Ю. Любимов монтирует своего „Гамлета“ именно так, как монтируется фильм, и куда более смело, чем это делается с Шекспиром в кино, — писал Ю. Ханютин! ‹…› Короткие эпизоды, мгновенные переброски действия, наплывы, монтаж параллельный, перекрестный, контрастный — и при этом никакого насилия над Шекспиром. ‹…› Занавес здесь — это монтажные ножницы. Он режет сцены спектакля в короткие куски и объединяет их согласно режиссерской воле»[310].
Смелость Любимова-сценариста вызывала раздражение у многих. Размышляя над спектаклем о Галилее, немецкий критик Бернгард Райх писал: «Такое вмешательство чисто драматургического характера рискованно, особенно когда режиссер вступает в творческое соревнование с крупным мастером слова. Редко бывает, что добавления оказываются на уровне оригинала…»[311]. Звучащая в этих словах интонация сомнения — самое безобидное из того, с чем встречался «самовольный» театр. Достаточно вспомнить борьбу, которая в 1967 году шла за спектакль «Пугачев». Камнем преткновения тогда стали интермедии, написанные Николаем Эрдманом специально для Театра на Таганке.
Сокращения и изменения сценария «Гамлета», сделанные Ю. Любимовым (РГАЛИ. Ф. 2485, оп.2, ед. хр. 233)
Интермедии Николая Эрдмана
Реплика Ю. П. Любимова
Николай Робертович, прежде чем делать интермедии, прочитал все пьесы Екатерины. Он, когда делал «халтуру», никогда не халтурил.
Конечно, к интермедиям вообще можно относиться по-разному. Писал же когда-то Михаил Булгаков: «… не поблагодарил бы я …Мольера — за сочинение интермедии, которая портит хорошую пьесу!»[312]. Но для любимовского театра, в том числе и для спектакля по драматической поэме С. Есенина «Пугачев», интермедии оказались очень важны. Сам режиссер говорил, что в инсценировке по Есенину их роль чисто техническая — комические сцены давали передышку актерам, читающим чрезвычайно напряженный драматический текст: «…когда я понял, что они смогут прочесть эти стихи, тогда только я попросил написать интермедии Николая Робертовича Эрдмана, потому что понимал, что они сдохнут, что сил не хватит, хотя пьеса короткая, в одном действии»[313].
Однако что бы ни говорил режиссер, с интермедиями был связан замысел всей постановки. Не случайно на обсуждении спектакля известный философ Арсений Гулыга признавался: «Я воспринял спектакль как философскую трагедию, как философию русской истории, причем спектакль значительно шире есенинского текста, и это достигается интермедиями, о которых тут так много говорили»[314].
Интермедии и зонги [Н. Р. Эрдмана] к спектаклю «Пугачев»[315].
Екатерина. Сын мой, я хочу дать тебе совет, как мать, как государыня. Научись от меня науке заклинать народные бури. Не давай народу времени для размышлений.
Павел. Не дам, матушка.
Екатерина. Народ не создан для этого. Он должен трудиться и молчать. Пускай в царстве твоем проповедуются общественные и семейные добродетели. Не допускай без своего ведома ни одной книги, ни газеты, ни карикатур.
Павел. Не допущу, матушка.
Екатерина. Есть события, о которых народу не следует и подозревать. Сошли в Сибирь первого писателя, вздумавшего казаться государственным человеком.
Павел. Сошлю, матушка.
Екатерина. Помни, что перо писателя приносит больше зла правительству, нежели топор бунтовщика. С топором-то мы всегда справимся.