Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
— Больше мы терпеть не будем, говорят.
— Мы и так много терпели.
— Настало, говорят, наше время, — сказал Гудза Коршиа.
— Кто это тебе сказал, Гудза? — спросил учитель.
— Кочоиа Коршиа мне это сказал.
Учитель улыбнулся.
— Ну, ладно, я вас послушал, а теперь продолжим урок.
— Учитель, правда, что будет война? — подняв руку, спросил Утуиа Тодуа.
Шалва не знал, говорить или не говорить детям, что война уже началась.
— Говорят, что на нас идут большевики-людоеды.
— Человек человека не ест, дети, — человек помогает человеку, — сказал учитель.
— Говорят, будто все у нас отнимут, последний кусок вырвут изо рта.
— А вы не верьте, — сказал учитель.
— И что школу сожгут, говорят.
— Неправда!
— Сожгли же гвардейцы парту Готоиа
— Гвардейцев за это накажут.
— Отец сказал, что не накажут.
— Накажут! Виновные от наказания не уйдут.
Невыспавшийся, бледный, измученный Евгений Жваниа быстрыми шагами ходил по кабинету председателя общины. Могло даже показаться, что он ходит так со вчерашнего дня, что он еще ни разу не остановился, не присел. Нет, конечно, он и останавливался, и поужинал, и даже надеялся часок-другой поспать, но глаз сомкнуть всю ночь не смог. Всю ночь ворочался он с боку на бок на тахте. Сам не мог заснуть и Миха не дал. Всю ночь думал Евгений Жваниа об одном и том же… Все об одном и том же. "Война у порога. По городам и селам рыщут большевики. Что-то делать сейчас, что-то предпринимать все равно что толочь воду в ступе. Крестьяне давно уже против нас. Мы обманули их. Мы своими руками перерезали себе горло, своими руками разрушили свой дом… Хотя какой это был дом — это был карточный, домик. Мы посадили себе на голову большевиков, дали им право на демонстрации, митинги, агитации, дали им право бороться с нами… И вот мы повержены, а они торжествуют". Думы одолели его — черные думы, горькие думы, — отделаться от них Жваниа уже никак не мог. "Народ слепая толпа, — думал Жваниа, — кто больше пообещает ему, за тем он и пойдет. У неимущего и бессильного нет никаких патриотических чувств, да и вообще патриотизм человека — это его земля, его дом, его имущество. Народ поддерживает того, кто больше пообещает. Большевики обещают народу все — заводы, фабрики, шахты, транспорт, небо и землю, — все народу в вечное владение. Что можно противопоставить этому… и что можно противопоставить народу, которому все это обещано? Нашу армию, нашу гвардию, горстку юнкеров? Мы обманываем себя, мы хватаемся за соломинку".
Эти мысли подняли Жваниа с тахты еще до рассвета. Он умылся и тщательно, как обычно, вычистил одежду. Он не изменил бы этому правилу, даже если бы загорелся дом. И чуть свет, даже не позавтракав, Жваниа отправился в правление волостной общины. И Миха заставил идти за собой. И Миха поплелся за ним, не понимая, что так волнует Жваниа, что заставляет его отказываться от сна и завтрака. Ведь все равно, куда ни кинь — трын-трава. Ведь все равно ничего из этой затеи наших болтливых политиков не получится.
И снова шагает из угла в угол по кабинету председателя общины Евгений Жваниа, снова вертит в руках очки и думает, думает… А Миха Кириа стоит у окна, курит и, мастерски пуская красивые кольца дыма, провожает их беспечным взглядом.
На подлокотнике кресла у стола сидел капитан Глонти и с усмешкой смотрел на члена учредительного собрания. Вздернутый ус капитана вздрагивал, изогнутая бровь его то и дело убегала под папаху. Усмешка, казалось, суживала его лицо, а возможно, оно и на самом деле вытянулось от таких же сомнений и страхов, какие мучили Евгения Жваниа. Но капитана ждала еще более страшная участь, чем этого политикана, опасная и печальная участь ждала командира карательного отряда капитана Глонти.
До пятого класса кутаисской классической гимназии Вахтанг Глонти был образцовым учеником, но в шестом классе попал в дурную компанию, пристрастился к вину и картам, стал завсегдатаем публичных домов и, конечно, махнул рукой на учебу. Дважды он оставался на второй год в одном классе, но вдруг одумался, взялся за ум и, оставив гимназию, поступил в военное училище в Одессе. Бесстрашный кавалерийский офицер, он почти три года сражался на германском фронте, а после революции воевал с большевиками, сначала под командованием Деникина, затем Врангеля. Когда барона Врангеля сбросили в Черное море, Глонти удалось бежать в Грузию, в родной Кутаиси. В гвардию его приняли с радостью — это был человек с большим боевым опытом, ожесточенный, готовый на все… И вот сейчас Глонти должен снова бежать от большевиков, и уже не из Крыма, а из Грузии. А куда теперь бежать? Разве что поехать в родную деревню и стать рядом с отцом — безземельным
— Ловили разбойника Чуча Дихаминджиа, а кого поймали? — сказал Жваниа, и губы его презрительно скривились. — Вы поймали демобилизованного красноармейца, уроженца этой деревни, господин капитан. Заставили брата ловить брата.
— Мы захватили большевистского комиссара, господин Жваниа… И сделали мы это в соответствии с вашим приказом.
Евгений Жваниа не хотел слышать этого. Правда, прочитав вчера ночью приказ штаба, он сказал — "действуйте!", но сегодня понял, что арест Вардена Букиа еще больше взволнует и без того взволнованную деревню. Наверху сами не знают, что делают, пишут всякие глупые приказы, а ты тут расхлебывай. И вообще все это выглядит чуть ли не кощунством…
— Впрочем, вы точно выполнили приказ штаба и заслуживаете похвалы. Но поймите, капитан, сейчас обстоятельства неукоснительно требуют большей гибкости, и нам придется освободить Вардена Букиа.
— Большевистского комиссара Вардена Букиа, — поправил его Глонти.
— Вы же знаете, что большевистская партия у нас легализована. Мы выпустили из тюрем всех арестованных большевиков — и руководителей и рядовых, из честных и бесчестных, если только большевика можно назвать честным.
— Напрасно выпустили… Ваша партия допустила трагическую ошибку. Это напомнило мне одну басню.
Евгений Жваниа повернулся к Глонти:
— А может, обойдемся без басен, капитан?
— Нет, вы послушайте. Вам это будет полезно… Однажды Керим-хан Заниль заболел. Тотчас же позвали первого лекаря двора, и тот назначил больному клизму. Керим-хан разъярился — кому, мол, вы собираетесь ставить клизму? Мне? Своему правителю?! Лекарь испугался и сказал: "Ваше величество! Для того, чтобы поправились вы, — клизму поставят мне". Так, господин Жваниа, получилось и у меньшевиков.
— Я бы попросил вас, капитан…
— Лекарю поставили клизму, — спокойно продолжал капитан, — а поскольку Керим-хану случайно сделалось лучше, с того дня, как только у повелителя мира заболевал живот, лекаря мгновенно укладывали на пол. Вся ваша партия распласталась на полу, господин Жваниа.
Член учредительного собрания усмехнулся про себя, но с притворным возмущением накинулся на капитана:
— Как вы смеете так говорить? Неужели вы не понимаете, какое оскорбление наносите, моей партии?
— Ваша партия сама себя оскорбила. Наверное, вы помните, что сказали большевики? А они сказали вам: если наша партия будет легализована, рабочие и крестьяне будут нашими. И разве это не оправдалось?
Жваниа ушел от ответа.
— Но вы не нашли у Вардена Букиа ничего такого, что может вам дать право арестовать его.
— Для борьбы с врагом права не нужны, господин Жваниа.
— Вы сказали, что у Вардена Букиа не оказалось и партбилета.
— Большевики партбилета для показа не носят. Слава богу, я их хорошо знаю по России и Украине.
Терпение Жваниа иссякло.
— Прекратим этот бесполезный спор, капитан. Вы получили мои указания, теперь действуйте. — Жваниа посмотрел на колечки дыма от папиросы, скользнул взглядом по беззаботному лицу Кириа и, задетый его спокойствием и безразличием, хотел сказать председателю общины несколько крепких слов, но передумал и процедил холодно: — Идите с капитаном, Кириа. Возьмите с собой нескольких членов правления и, если удастся, учителя Кордзахиа, и в их присутствии освободите большевистского комиссара Вардена Букиа. Община сегодня же должна узнать, что нам ничего не нужно от большевиков. Напротив, это большевики чего-то от нас хотят. Понятно?