Тагу. Рассказы и повести

Чиковани Григол Самсонович

— В душе вы были на стороне народа, веря, что земля принадлежит тем, чьим потом она полита, вы, социал-федералисты, даже проповедовали социализацию земли, но вы молчали, когда гвардия сгоняла с этой земли ее подлинных хозяев. Вы молчали, учитель. Давайте говорить так, словно Ленин и Жорданиа слушают нас. Один из них создал большевистскую партию, и вы готовы вступить в нее, если грузинская компартия станет секцией Коминтерна. Так я вас понял?

— Да, так…

— В таком случае портрет Жорданиа не должен стоять на этом столе.

—

Но я же сказал, что уважаю Жорданиа, как общественного деятеля и главу грузинского государства.

— А Ленин?

— Перед Лениным, который издал этот декрет, я преклоняюсь, но остаюсь противником всякого насилия.

— Без боя рабочим и крестьянам власти никто не уступит, — сказал Варден. — Простите, что я излагаю вам такие азбучные истины.

— Грузинские рабочие и крестьяне сами должны взять власть, а не ждать, пока русская армия даст ее им…

— Наши рабочие и крестьяне нуждаются сейчас в помощи своих русских братьев.

— В помощи?! Согласен — она в какой-то мере нужна. Но почему обязательно вооруженная? Разве этот декрет не поможет нашим крестьянам? Я уверен, что поможет.

Варден улыбнулся, и учителю показалось, что это улыбается сейчас тот самый мальчуган, который сидел в его классе на первой парте справа, на той самой, на которой потом сидел Джвебе, а теперь — Гванджи.

— Поможет, учитель. И не только рабочим и крестьянам поможет, — сказал Варден.

— И мне и другим, — сказал учитель. — Но мы своими силами сумеем позаботиться о своей родине. Грузия достаточно натерпелась от "милостивой помощи" самодержавия.

— Сейчас к нам идет совсем другая Россия, Россия Ленина, — Варден поглядел на часы. — Простите, я должен идти. Тариэл Карда ждет меня в Отобайском лесу, там у нас собрание. Я должен ознакомить членов нашей организации с декретом и "Ответом на вопросы крестьян".

Учитель достал из ящика обернутый в кожу сверток и передал Вардену:

— Если позволишь, Варден, я один экземпляр декрета оставлю у себя. Хочу перевести на грузинский язык. Думаю, что не только члены вашей организации, а и все крестьяне должны прочесть его.

Варден снова попытался изменить направление разговора:

— Призыв в армию уже начался. Председатель учредительного собрания Карло Чхеидзе объездил почти всю Грузию. Послезавтра в нашей деревне с речью на митинге выступит Евгений Жваниа и призовет народ к оружию. Вы должны выступить на этом митинге, учитель.

— Я уже дал Евгению Жваниа согласие выступить, — сказал Шалва.

— Мы это знаем.

— Кто это мы?

— Большевики. Вы должны убедить народ не идти в армию.

— Я противник всякого насилия. Я уже не раз говорил тебе об этом.

— Но ведь вы поддерживаете ленинский декрет о земле.

— Декрет — да, но насилие — нет.

Учитель встал, запахнул пальто. Встал и Варден и потянулся к шапке.

— Я опаздываю на собрание. До свидания.

— А портрет? — спросил Шалва.

—

Пусть портрет Ленина останется у вас. Он долгое время был моим спутником, этот портрет, он помогал мне думать, принимать верные решения, он был моим советчиком и в горе и в радости… Так, может, и вам поможет в трудный час, учитель? Хочу надеяться, что поможет.

Шалва не проводил гостя до дверей, как это делал обычно. Он всегда даже малышей — своих учеников — провожал, когда они бывали в его узкой, длинной, как вагон, комнате. Но сейчас он стоял у стола и, глубоко задумавшись над словами Вардена, даже не заметил, как тот вышел.

Лес, дремучий Отобайский лес, с его бездонными трясинами, весь обвитый, перевитый лианами, темный и в ясный день и в лунную ночь, обитель леших — очокочи и лесных дев — ткаши-мапа, безжалостная западня для человека и зверя, давно, с юности, хорошо знаком Вардену Букиа.

В глубине этого леса уже много лет стоит шалаш Гу-дуиа Эсванджиа. Всегда босой, длинноволосый, длиннобородый, с накинутой на плечи шкурой косули, составляющей всю его одежду зимой и летом, этот отшельник-лесовик мог пройти с закрытыми глазами по любому здешнему болоту, мог голыми руками придушить хищного зверя. Он был необычайно сильным человеком, Гудуиа Эсванджиа.

К нему и шел сейчас Варден. Прежде Варден довольно часто бывал у Гудуиа. Он даже любил его, хотя и сам не знал, за что. Казалось, что и не за что любить Гудуиа. Ничто в мире не существовало для этого нелюдимого человека — ни любовь, ни радость, ни ненависть, ни горе.

Гудуиа сам не мог бы сказать, для чего он живет на свете. Но никто и не спрашивал его об этом. Люди не очень охотно общались с отшельником — одних пугал его вид, других мутило от звериного запаха давно немытого тела. Но стоило только заглянуть в теплые, медового цвета глаза Гудуиа, как от страха ничего не оставалось — столько в них было человеческой доброты и печали.

Варден смутно помнил истинную или вымышленную причину, побудившую Гудуиа Эсванджиа уйти в лес. Слышал Варден, будто Гудуиа изменила любимая женщина, и потому он ушел от людей — так говорили в деревне, но никто не мог подтвердить этого. Женщина, изменившая Гудуиа, если только была такая женщина, конечно, предпочитала молчать об этом до гробовой доски.

Варден шел к человеку, которого не видел десять лет. К безземельному и бездомному человеку. Говорили о Гудуиа Эсванджиа и то, что он удалился в лес из-за безземелья. Но так ли это или не так, деревня не дознавалась — сама деревня была безземельна.

Гудуиа, конечно, тоже будет на собрании. Интересно, поверит ли в силу декрета этот разочаровавшийся в людях, одичавший, отвыкший говорить человек? Если даже поверит, то зачем ему сейчас земля?! Три аршина земли на могилу найдутся в лесу, если только болото можно назвать землей, если можно назвать могилой три аршина ядовитой, смрадной жижи.