Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
А Вагуриа достиг уже середины болота и продвигался дальше. Но на одном пне он задержался: следующая ветка, на которую можно было прыгнуть, оказалась слишком далеко.
— Прыгай, сынок!
Нет, тут не допрыгнешь. А гнилой пень стал уже расползаться под ногами Вагуриа, он вот-вот погрузится в трясину.
Болото доходит уже до лодыжек Вагуриа, вокруг него колышется и булькает мерзкая, липкая жидкость. Он хочет прыгнуть, но болото уже не отпускает его.
— Лови, сынок! — кричит Тагу и бросает ему конец веревки.
Но веревка коротка. Вагуриа нагибается, чтобы протянуть
— О-тец!.. — пронесся над болотом истошный, звериный крик, и болотная жижа, отвратительно булькая, сомкнулась над Вагуриа Скверн.
Стон вырвался из груди Тагу, но лицо его ничего не выражало: лучи заходящего солнца глядели в его невидящие глаза. Вот бежит за водой, весело припрыгивая, Цау. Вот пастухи ведут Куджи: один впереди, двое позади. Исчезла Цау, скрылся за поворотом Куджи, а болото все булькает, черными пузырями поднимается кверху дыхание Сквери…
Тагу видит побелевшие, полные ужаса глаза Сквери, его протянутые за помощью руки, слышит его истошный крик и не может ступить ни шагу: он падает на землю как подкошенный. Кешан Чиладзе склонился над ним, чтобы оказать помощь, но тут же отдернул руку: Тагу был мертв.
Зашло солнце, тень легла на болото, на неподвижное лицо Тагу.
1962
Перевод Юрий Нагибина
ТКАШИ-МАПА
Привстав на стременах, янычар быстрым взглядом обшарил реку. И ничего не увидел, кроме своей тени — зыбкой, вытянутой в длину тени человека на изломанном коне. А рядом с этой темной тенью светлая лунная дорожка, но такая же изломанная и зыбкая.
Янычар недовольно, через плечо, глянул на луну, зажмурился, чтобы дать мгновенный отдых глазам, и, открыв их, снова стал обшаривать зорким взглядом реку и ее заросшие кустарником и ольхой берега. И тут янычар наконец увидел то, что искал, — паром тихо покачивался на медлительной волне, веревка была перерезана у самого шалаша паромщика. Всадник круто повернул коня и поскакал прочь от реки, уже ни разу не обернувшись. Незачем. Он узнал то, что ему велено было узнать.
…Только что оставленный берег залит лунным светом, а на лесной дороге непроглядная ночь. Свет луны не пробивается сквозь густые кроны деревьев, и конь бежит вслепую под этим непроницаемым сводом. Конь скачет вслепую и почти неслышно, потому что недавно прошел дождь и земля жадно впитывает и влагу, и звуки.
Конь скачет вслепую, почти невидимый и почти неслышимый, и все же кто-то увидел и услышал его. Темный свод над головой всадника вдруг с треском обрушился, струи остывшей дождевой воды низринулись на янычара с потревоженной листвы и кто-то, еще не ясно, кто — зверь или человек, свалился на круп коня. Янычар вскрикнул и потянулся к оружию, а конь, испуганно всхрапнув, согнулся под нежданным грузом и рухнул на колени. Чья-то сильная рука мгновенно выхватила поводья у янычара, натянула их, подняла коня с колен и, повернув его в другую сторону, погнала в лесную чащу, уже без всякой дороги,
Янычар и охнуть не успел, как руки его были скручены и связаны.
— Шайтан! — только и смог вымолвить в бессильной ярости побежденный.
Победитель рассмеялся:
— Да, ты угадал, нехристь! Для тебя я и в самом деле шайтан, — сказал он. Он остановил коня на светлой лесной поляне и, сбросив турка на землю, сам пересел в его седло. Сел и тут же подскочил с воплем, схватившись руками за седалище:
— Диду!
Из притороченного к седлу хурджина торчало острие кинжала. Об него и поранил свой зад "шайтан". Разъярившись, он спрыгнул с лошади и окровавленной рукой начертал на лбу у турка крест.
— Лежи смирно, нехристь! — прикрикнул он на янычара и, криво усмехнувшись, добавил: — Эта кровь для тебя, как миро, а ты дергаешься, дурень!
Беззлобно ткнув ногой поверженного янычара, "шайтан" снова сел на его коня и негромко свистнул. И тотчас же в зарослях кустарника затрещал хворост под копытами лошадей, зашелестела листва, и на светлой поляне откуда-то из темноты, словно призраки из какого-то другого мира, появились всадники в бурках. Рядом с каждым всадником огромная собака — волкодав. Молча, как и подобает призракам, всадники окружили янычара. Только волкодавы зарычали, увидев турка, и шерсть на них вздыбилась.
Янычар оглядел окружавших его всадников. Он понял, что это смерть. И ничего уже его не спасет — так беспощадны эти холодные глаза. Он видел сейчас только эти казнящие глаза, много поблескивающих кинжальной сталью глаз — головы и лица всадников были прикрыты башлыками.
Всадники молча разглядывали окаменевшего от страха янычара.
Молчал и "шайтан". Привстав на стременах, он одной рукой придерживал строптивого коня, другую прижимал к кровоточащей ране.
Безмолвствовал и лес.
Всадники кого-то ждали. И тот, кого они ждали, появился в их кругу так неслышно, что даже листва на кустах не шелохнулась и хворостинка не хрустнула.
— Кваци, — позвал он.
— Хат! — поспешно откликнулся "шайтан" и так же поспешно убрал руку с раны. — Я слушаю тебя, Джонди.
Джонди молча показал на лоб турка, перечеркнутый кровавым крестом, — что это, мол, значит?
Кваци угодливо хихикнул:
— Это кровь из моего зада, Джонди.
Джонди не принял шутки, не улыбнулся, лицо его — оно было меньше, чем у других, прикрыто башлыком — оставалось холодно-жестоким и равнодушно-бесстрастным.
— Они близко? — спросил он у Кваци.
— Вот-вот появятся.
Джонди посмотрел на янычара, и тот, повинуясь его безмолвному приказу, поднялся на ноги.
— Сколько пленных ведете? — спросил у него Джонди по-турецки.
Янычар опустил голову и не ответил.
— Шестьдесят, — ответил за него Кваци.
— Сколько янычар в конвое? — спросил у турка Джонди.
— Двадцать коней с ними, — снова ответил за янычара Кваци. Для него конь был ценнее человека, и потому он не сказал "двадцать всадников". Это была немалая добыча — двадцать лошадей — и, думая об этом, Кваци забыл даже о ране. Но она сама напомнила о себе, и Кваци, вскрикнув: "Диду!", схватился за больное место.