Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
Джонди только на одно мгновение остановил рвущегося вперед коня. Подхватив девушку и мальчонку, он в тот же миг скрылся в лесу.
Люди Джонди без устали прокладывали себе дорогу в казалось бы непроходимом девственном лесу. Нет, они не боялись погони, никогда янычарам не угнаться за ними, просто у них было такое правило: после каждого ночного нападения на турок уходить обязательно нехожеными путями (в здешних лесах было немало мест, куда еще ни разу не ступала нога человека) и, как бы ни труден был путь, к утру возвращаться в лагерь, расположенный выше селения Джвари, в ущелье Ингури, у самой границы с Абхазией…
Перед рассветом задул с моря сильный порывистый ветер, и, как это обычно бывает в Одиши, он был сверх всякой меры насыщен
Люди Джонди Хурциа могли найти в лесной чаще любую, даже едва заметную звериную тропку, но сейчас и они то и дело сбивались с пути, и только лай вырвавшихся вперед собак указывал им верное направление.
Лошади, ослепленные дождем, падали в глубокие лужи, запутывались в цепких зарослях, всадники зло кричали на них, а женщины и дети плакали, потому что по их полуобнаженным телам и незащищенным лицам безжалостно хлестал ветер, колотили ветки и секущие, словно лоза, дождевые струи.
Всегда, когда, завершив дело, отряд возвращался в лагерь, Джонди Хурциа ехал позади всех, следя, чтобы никто не отстал и ничего из добычи не было потеряно. Он и сейчас ехал позади своих людей, подбадривая их короткими возгласами.
Девушка сидела на седле впереди Джонди, мальчонка за спиной его, на крупе коня. Ветер все время пытался сорвать бурку с плеч Джонди, дождь бил прямо в глаза, а к лицу липли длинные, мокрые волосы Нати. Хурциа резко отбрасывал их. Чтобы девушка не упала с лошади, он поддерживал ее левой рукой. Нати все время чувствовала эту руку, эту грубую и вместе с тем надежную руку. Она крепко, как клещи, сжимала ее стан, и, когда временами объятие это чуть-чуть ослабевало, Нати в страхе вцеплялась обеими руками в гриву коня. Она опасалась, что владелец этой грубой руки не станет ее поднимать, если она упадет. Господи, что тогда будет с Гудзой? И девушка тайком протягивала руку назад, чтобы коснуться руки мальчика, обнявшего всадника. Она все время слышала, нет, даже не слышала, а сердцем, улавливала голос Гудзы: "Не бойся за меня, Нати, не бойся за меня, сестра!"
Скакун вожака ни разу не споткнулся, у него ни разу не подогнулись ноги, он не боялся ни грома, ни молнии, он, как острый топор, рассекал заросли и заранее угадывал и обходил все препятствия, даже замаскированные водой или листвой.
Рассвет постепенно входил в свои права. Ветер утих. Хурциа откинул съехавший на глаза башлык. Но на девушку он даже не взглянул. И без того порванное платье Нати во время бешеной скачки сквозь цепкие колючие заросли и вовсе превратилось в намокшие, прилипшие к телу лохмотья. Они не грели и не прикрывали Нати. Конечно, Джонди мог укрыть ее своей буркой, но он не стал этого делать, а, наоборот, когда сам почувствовал холод, поплотнее запахнул бурку. И только. Но кажется, он все же немного, по-своему пожалел закоченевшую от холода девушку, — он крепче, чем прежде, прижал ее обнаженную спину к своей груди и рука его крепче, чем прежде, обвила ее почти обнаженный стан. Но ни женщина, ни мужчина не чувствовали друг друга. Пока они были только спаситель и спасенная.
Нати высвободила левую руку, которой держалась за конскую гриву, и стала ощупью отыскивать брата. Она не сразу нашла его, потому что Гудза укрылся под буркой. Слава богу, ребенок в тепле, а я потерплю. Потерплю. И тут она снова услышала, сердцем услышала голос Гудзы: "Не бойся за меня, Нати, не бойся за меня, сестра!"
Начался крутой подъем. Слева, зажатый скалистыми берегами, ревел буйно захмелевший после недавних дождей Ингури.
Дорога втянулась в узкое ущелье, она была каменистой и голой, и даже конь вожака стал спотыкаться от усталости,
Было уже утро, когда отряд достиг обнесенного высоким частоколом лагеря. Сидевшая в засаде стража, узнав своих, широко распахнула ворота, и первыми в них ворвались с громким лаем собаки, затем всадники с трофейными конями на поводу. Последним въехал в ворота Хурциа, и они тотчас же закрылись за его спиной.
Отряд спешился.
Резко, почти на всем скаку остановив коня, Джонди приподнял девушку и бросил ее на руки подоспевшему Кваци.
Кваци поймал девушку в воздухе, увидел ее лицо и замер от восхищения. А когда она стала на ноги и выпрямилась, парень так и ахнул: озаренная золотистыми лучами утреннего солнца, девушка излучала сейчас такую красоту, что, казалось, будто и конь вожака, да, даже этот самовлюбленный красавец скакун почувствовал ее чары — он вдруг затанцевал на месте, кокетливо сгибая и выпрямляя точеные ноги и не спуская глаз с Нати, закивал ей головой. Но Джонди Хурциа и сейчас не взглянул на девушку. Он спрыгнул с коня, бросил поводья Кваци и приказал, направляясь к своему жилью:
— Разведите огонь в пацхах. Дайте этим людям обсушиться и накормите их.
Нати подняла голову.
У Джонди были широкие плечи, тонкий стан и крепкие бедра. Тело его четко вырисовывалось в облегающих штанах и высоких ноговицах — пачичи, отделанных кожей. И хотя он шагал легко, будто не касаясь земли, вид у него при этом был вызывающий, а движения резкие, как у сильного, всегда настороженного зверя.
Нати вздрогнула и отвела глаза. В это время с лошади вожака сначала упала бурка, затем спрыгнул на землю Гудза и стал рядом с сестрой. Это произошло так быстро и неожиданно, что даже невозмутимый Кваци вздрогнул.
— Кто этот чертенок? — спросил он у Нати.
— Это мой брат.
— Несчастный, — почему-то сказал Кваци, и что-то вроде несвойственной ему печали послышалось в его голосе. Но Кваци тут же повернулся и сердито приказал: — Идите за мной! — и, пританцовывая, направился к пацхе.
Утро уже кончилось, и наступил день — знойный и влажный. Над крышами плетеных хижин поплыли сизые дымки. И в проулках между хижинами тоже задымили костры. К дыму примешивался и пар, поднимавшийся от еще не остывших конских тел и от мокрой шерсти собак. Эти огромные псы-волкодавы улеглись сейчас на самом солнцепеке, лениво и равнодушно взирая на людскую суету. Волкодавы умели отдыхать, а людям Хурциа еще было не до отдыха. Им еще надо было исполнить множество дел — и обычных, входящих в их повседневные обязанности, и необычных, возникающих каждый раз после удачных налетов на янычар. Одни сейчас были заняты тем, что расседлывали и разгружали привязанных к частоколу коней и сносили хурджины на берег Ингури, где была выделена площадка для отрядных сборов и дележа добычи. Другие месили тесто и разогревали на очагах кеци — каменные сковороды для выпечки хлеба — и раскладывали на лотках мясо, сыр, рыбу. Ну, а те, кого освободили минувшей ночью люди Джонди Хурциа, все еще никак не могли прийти в себя. Они так озябли в пути, что, несмотря на жару, жались к огню, сушили жалкую, изорванную одежду и с бесконечной благодарностью глядели на людей Джонди.
Кто в Одиши не знал Джонди Хурциа и его отряд? Княжество уже многие месяцы было под пятой турецких захватчиков. Князь Дадиани отправился в Сванетию просить помощи у тамошнего владетеля Дадешкелиани, но переговоры владетельных князей затянулись, им конца не было видно, а народ Одиши тем временем истекал кровью. Янычары Абу Бекир-паши разоряли страну, выполняя его приказ "не оставить в Одиши камня на камне". И по его же приказу угоняли в Турцию всех красивых молодых женщин, девушек и юношей. У народа Одиши работорговцы-захватчики отбирали его лучших детей.