Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
Джонди не обратил на это внимания. "Готовы?" — все так же молча, одним лишь взглядом спросил он своих людей. Из-под башлыков, словно из нор, глядели на него по-собачьи преданные глаза. Они на все готовы, его люди, — ты только вели, Джонди, только скажи. И что с того, что на каждого придется по два турка? Справимся. Одолеем.
Вот и весь разговор вожака с отрядом. Безмолвный разговор. И только Кваци не удержался.
— Каждому две лошади! — вырвалось у него, и он тут же прикусил себе язык, кинув боязливый взгляд на вожака.
А тот, даже не посмотрев на Кваци, сплюнул. Так Джонди выражал свое недовольство…
Конвой
Но это еще будет с невольниками. Еще будет завтрашнее утро, море и невольничий корабль. А пока последние версты, последние шаги на родной земле. И каждый шаг по этой лесной дороге из последних сил… из самых последних сил. А янычары спешат, янычары торопят. Удары палкой, удары плетью, гнусная ругань — быстрее, быстрее!
Казалось, не будет конца лесной дороге, казалось, нет уже у людей сил, но они идут и идут. Они были о плену уже несколько дней — первое, самое страшное потрясение прошло, и люди устали плакать и причитать, и кажется даже, будто им уже все равно — что будет, то будет, что суждено, того не миновать, кажется, будто они примирились со своей судьбой…
Люди брели вразброд, босые, в мокрой, изорванной одежде, забрызганные жидкой грязью, голодные, измученные жаждой. Многие так обессилели, что не могли уже помочь друг другу, никто не протягивал руку помощи тем, кто уже не мог идти, не утешал павших духом, никто не жалел их. Уставшие сердца уже не откликались на чужую боль и страдание. И страшнее всего было то, что никто уже не обращал внимания на детей, — несчастные детишки то и дело вязли в грязи, тщетно призывая на помощь матерей и отцов, от которых их отторгнули янычары. Пожалуй, только один из всех детей, мальчуган лет девяти-десяти, сохранил силы. Он не только сам шагал бодро, но поддерживал сестру, обняв ее правой рукой за талию.
— Не бойся, Нати, — горячо убеждал сестру мальчуган. — Люди Джонди Хурциа нападут на турок и освободят нас.
Ослабевшая рука Нати легла на плечо брата, и мальчуган, прижавшись к ней щекой, повторил:
— Не бойся, Нати. Турки из страха перед Джонди уже не водят пленных в Кулеви. Нас гонят в Анаклию.
— Да, Гудза, это верно. Янычары боятся Джонди и уже не водят пленных ни в Кобулети, ни в Поти. И нас они не доведут до Анаклии, люди Джонди освободят нас.
— А я что говорю? Конечно, освободят.
Нати погладила плечо брата. Мальчик очень озяб, но изо всех сил боролся с ознобом, боясь, что он передастся сестре. И Нати, которую уже не согревала изодранная
Уже чувствовалось дыхание близкой реки. Янычары замедлили движение невольничьего каравана и насторожились. Их пугали теперь даже шелест листвы и крики ночных птиц. Говорят, что это самые опасные места. Впрочем, никогда не знаешь, откуда и когда нападут мегрелы. Им все равно, что день, что ночь. И луна им не помеха, и темень им не преграда…
— Почему не вернулся Юсуф? — спросил сотник у ехавшего рядом с ним янычара.
— Лучше б днем повели мы невольников, — недовольно пробормотал янычар. — Хотя бы увидели, чей кинжал перерезает нам глотку.
— И все-таки почему Юсуф так долго не возвращается?
— Может быть, аллах уже принял его грешную душу. А может…
— Хат!
Это Кваци своим зычным голосом подал товарищам сигнал. Люди Джонди, как дикие кошки, прыгали на янычаров с придорожных деревьев, они напали на турок буквально со всех сорон — янычарам некуда было податься.
Недолго длилась эта схватка людей Джонди с конвоирами невольничьего каравана. Выстрелы, крики, удары стали о сталь, ржание коней, стоны смертельно раненных янычар, лай и повизгивание волкодавов. И вот уже все кончено: и раненые перестали стонать, их добили, и кони перестали ржать — успокоились. Одни лишь собаки не унимались, они все еще яростно рычали на убитых турок. Но вот люди прикрикнули на собак, и те тоже притихли.
Все, что делалось сейчас на этой дороге, — делалось бесшумно и быстро. Люди Джонди действовали умело — ни одного лишнего движения, ни разговоров, ни приказов, каждый сам знал, что нужно делать. Одни усаживали на лошадей женщин и детей, другие снимали оружие с убитых янычар и стаскивали с них одежду и обувь, запихивали все это в хурджины.
Удивительная стояла сейчас на лесной дороге тишина. Мертвые молчали, потому что были мертвы, а живые онемели в этот предрассветный час. И лишь изредка в тишине слышался возглас Кваци: "Хат!", что в данном случае обозначало: "Не спешите, но и не мешкайте".
Пока все это происходило на дороге — бой, гибель побежденных и торжество победителей — и пока люди отряда, завершая дело, собирали добычу, вожак неподвижно сидел на своем высоком скакуне. Презрительно сжав губы, смотрел он, как, корчась, умирают на грязной дороге янычары, и с таким же презрением наблюдал, как его сподвижники добивают раненых и сдирают с убитых одежду. Все шло как нужно, как заведено. И Джонди не считал нужным вмешиваться. Но вот дело кончилось. Джонди приподнялся на стременах и оглядел усеянную обнаженными телами янычар дорогу.
— Кваци! — позвал он.
— Хат! — мгновенно откликнулся Кваци.
— В путь!
И точно вихрь промчался над просекой — подхватил и бросил в лесную чащу людей и животных. Только Джонди Хурциа остался на дороге. Натянув сильной рукой поводья, он поднял своего коня на дыбы, заставив его в злом нетерпении плясать на месте. Сверкая глазами, фыркая и разбрызгивая пену, скакун хотел лишь одного — чтобы хозяин хоть немного отпустил поводья. И едва только Джонди тронул коня пяткой, как тот сорвался с места. Но тут Джонди заметил Нати. Прижав к груди брата, девушка с ужасом смотрела на плавающие в крови тела янычар. Неужели забыли, неужели бросили Гудзу и ее на произвол судьбы?