Тагу. Рассказы и повести
Шрифт:
Было слышно, как внизу ворочается и шумит Ингури. Сквозь плетеную стену в пацху проникал свежий утренний ветерок, и Нати было приятно его прохладное дыхание. Она медленно подняла руку и провела пальцами по плечам и груди. Впервые Нати так отчетливо осознала красоту своего тела. Это было и радостно, и неловко как-то. И она закрыла глаза. Потом Нати никак не могла вспомнить: заснула ли она снова или просто так лежала с закрытыми глазами. Это было похоже на удар в сердце: Гудза. Девушка вскочила со своего ложа, быстро оделась и побежала к хижине Кваци. Деревья, изгороди, пацхи, лошади, собаки, люди — все было празднично залито потоками солнечного света, озарившего все уголки ущелья.
Кваци сделал вид, что не замечает Нати. Зато ее сразу заметили ночные гости Джонди — глаза их разгорелись, и они так же нагло, как вчера, принялись разглядывать девушку.
Нати вбежала в хижину Кваци, закрыла за собой дверь и, прижавшись к ней лбом, продолжала через просветы в плетенке наблюдать за чужаками. "Кто они такие, почему они так пристально и оценивающе оглядывают еще не пришедших в себя после тяжкого плена людей, почему с такой подчеркнутой любезностью здороваются и разговаривают с ними? Что они хотят от нас, кого ищут?" И снова, едва почуяв неясную еще пока опасность, она вспомнила о брате. Где он? Почему так рано покинул пацху? Постель, на которой она его оставила вчера, была прибрана. Может, мальчишка сейчас у коновязи, он очень любит лошадей и дома, бывало, чуть свет убегал на конюшню.
Но у лагерной коновязи Нати не нашла брата. Люди Джонди чистили скребницами лошадей, отбитых у врага, мыли их принесённой с реки водой и бахвалились друг перед другом: "Моя лошадь лучше твоей". "Нет, врешь, моя". Нати не стала спрашивать их о брате. Они так заняты собой и своими делами, что все равно не ответят. Где Гудза? Страх ее усилился. Сама не зная почему, она принялась искать тех чужеземцев, которые так напугали ее и своим видом, и своим поведением. Только что они ходили по улицам, а вот нет их. Они исчезли из лагеря так же неожиданно, как и появились. Это еще более встревожило Нати. "Не видели вы Гудзу?" — спрашивала она теперь у больших и малых, у знакомых и незнакомых. Она довольно долго кружила вот так по лагерю, пока не оказалась у пацхи Джонди Хурциа. И здесь она увидела Гудзу. Он стоял у дверей и, заметив сестру, побежал к ней навстречу.
— Где ты была, Нати? Я столько тебя искал.
— Это я тебя искала.
— Нет, я. Где ты была этой ночью?
Нати побледнела.
— Как где? Рядом с тобой.
— Разве? — удивился Гудза. — Я проснулся рано и вижу, тебя нет, и я испугался.
— Глупенький. Ну, чего ты испугался? Куда я могла пропасть? Просто я проснулась раньше тебя и побежала к водопаду купаться.
Она произносила эту ложь, не глядя на брата. Взгляд ее был прикован к дверям пацхи. Дверь была заперта.
— У Хурциа в гостях незнакомцы.
— Кто они такие?
— Они одеты не по-нашему.
— Я тоже их видела.
—
— Не знаю, не понравились мне эти гости.
— Один из них сказал мне: "Ты хороший мальчик, я подарю тебе пистолет".
— Господи, почему он так сказал? Что ему нужно?
— Что с тобой, Нати?
— Зачем ему нужно дарить тебе пистолет? Уйдем отсюда.
— Кваци сказал ему: "Это мой брат, и ему не нужен твой пистолет".
— Он так и сказал: брат?
— Да. И еще сказал: "Я сам дам брату пистолет".
— Он даст. Кваци добрый, он непременно подарит тебе пистолет. Ты что-нибудь ел?
— Нет.
— Пойдем, — сказала Нати и шагнула к пацхе Джонди.
— Куда ты? — схватил ее за руку Гудза. — Они там заперлись.
— Кто заперся?
— Хурциа и эти чужаки. Кваци запретил мне туда заходить.
— А зачем ты хотел туда зайти?
— Я искал тебя.
— Там? Что мне там было делать?
— Не знаю.
Нати с трудом сдерживала слезы.
— Что мне было там делать? — Она рассердилась на брата, и мальчик с удивлением посмотрел на нее, не понимая своей вины.
— Что с тобой, Нати?
— Отстань, пристаешь с глупыми вопросами, — вспылила она и уже совсем тихо, словно прося прощения за грубость, спросила:
— А Кваци тебе ничего не говорил об этих людях? Кто они такие?
— У Кваци было такое сердитое лицо, что я не решился у него спросить.
— Почему ты не пошел с ним? Ведь он обещал тебе пистолет?
— Я ждал тебя.
— Но почему тут, почему? — Это опять было похоже на крик, и Нати спохватилась; так она и вовсе выдаст себя. — Куда пошел Кваци? — спросила она почти спокойно.
— Не знаю.
— Пойдем к нему, — она ласково обняла брата. — Пойдем, Гудза. Тут нам нечего делать.
Пока брат и сестра вели этот разговор, в лагере что-то изменилось. Они это не сразу заметили, потому что по-прежнему плакали дети и покрикивали на них матери и по-прежнему у коновязи ржали и фыркали заботливо ухоженные кони и ревниво рычали на них посаженные на цепи некормленые собаки. Все как будто было по-прежнему, но была еще и песня:
Маха, быть мне твоей овечкой, о которой нужно заботиться в каждой беде — на. Душа, быть мне твоей овечкой и догореть перед иконой — на.Примолкнув, прислушиваясь к песне, Нати и Гудза шли по улице. Пел мужчина. Пел грустно и даже не очень-то громко, как для себя самого. Нати и прежде слышала эту песню, но никогда не обращала на нее внимания. Песня как песня. Таких печальных песен много в Одиши. И только сейчас она вдруг поняла сущность этой песни, почувствовала всю прелесть нежной, полной страстной мольбы мелодии. О боже, какой, должно быть, огонь пылает в сердце певца, какие скорбные мысли терзают его мозг.
Маха, я прошу тебя, будь моей, показывай мне верный путь — на. Как умру, оплачь меня горькими слезами — на, Дида, дида, пропал я, грешный.Невыплаканные слезы душили Нати. Эта песня-причитание без спросу вошла в ее сердце и как-то сразу безраздельно овладела всеми ее чувствами.
Когда умру, оплачь меня горькими слезами — на.Певец был уже где-то рядом, совсем близко. Нати казалось, что она слышит теперь не только его голос, но и его дыхание.