Таинственный человек дождя
Шрифт:
Том Гридль выглядел удивленным и немного обеспокоенным.
— Кто вы, мсье?
— Я никогда не поверю, что этот охотник забыл малыша Герберта!
Старик молчал, и по лицу его скатилось несколько слез.
— Мой Бог, мой Бог… — прорыдал он.
Юноша обнял его и крепко прижал к груди.
— Да, я Герберт Лейкхорст, последний граф Грейбрук, объявленный вне закона с того момента, когда мой отец был убит солдатами, как мятежник. Может быть, теперь вам будет понятно, почему мне нужна волчья шкура?
Том Гридль задрожал и закрыл лицо руками…
— Ради Бога, милорд! Нет, нет!. Я не хочу понимать! Это слишком ужасно!
Когда он открыл глаза, графа Грейбрука рядом с ним уже не было. Он даже
ГЛАВА III Заклинание дьявола
Бегство отца Картерета сильно повлияло на настроение сэра Гусмана, первого судьи центрального уголовного суда в Лондоне. Формально оно отношения к нему не имело — произнеся приговор, он больше ничем не должен был интересоваться, разве что наблюдать за дальнейшими событиями. Но сэр Гусман относился к тем людям, про которых с насмешкой говорят, что они живут в зависти и ненависти, словно крот в своей подземной норе. Эти неприятные качества вызывали у окружающих желание ответить ему тем же. Элита относилась к нему со смешанным чувством неловкости и враждебности из-за его несправедливых решений; буржуа презирали его за скупость и неустроенность жизни; беднота опасалась его, так как не без оснований видела в нем жестокое чудовище. Он жил один в большом унылом особняке на Фулхем-Роуд. В прошлом веке здание принадлежало жуткому семейству Крайсбрук, члены которого за многочисленные преступления лишились жизни на виселице в Тайберне.
На протяжении ряда лет это здание, олицетворение ужаса, одиноко стояло, мрачное и пустое, превратившись в убежите крыс и разной нечисти. Сэра Гусмана не волновала судьба прежних хозяев. Тем более что ему удалось завладеть домом чуть ли не за корку хлеба.
Он жил одиноко, с одной домработницей по имени Смангль в качестве компаньона. Это была грубая женщина, много лет назад выпущенная из тюрьмы, когда она согласилась за освобождение стать работницей у сэра Гусмана. Она была одновременно горничной, служанкой, грузчиком, рассыльной и кухаркой; последняя должность не требовала от нее больших усилий, так как сэр Гусман довольствовался крайне скромной пищей, исходя из соображений экономии.
Этим вечером хозяин дома только что расправился со своим ужином, не оставив на столе ни одной крошки и затратив на еду минимум времени; понятно, что не нужны часы, чтобы проглотить несколько кусков соленой селедки, половину тартинки и чашку жидкого чая.
После ужина он устроился в дряхлом кресле с рваной обивкой, из-под которой вылезало содержимое. Большая комната, в которой он обосновался, напоминала приемную официального учреждения. Ее освещал трепещущий на сквозняке жалкий язычок пламени свечи. Он позволил себе редкое удовольствие — большую черную сигару из Восточной Азии — единственный предмет роскоши в его унылом существовании.
Колеблющее пламя едва освещало комнату, и облако ароматного дыма надежнее, чем свет свечи, указывало, где он находился.
Надо сказать, что плохое освещение вполне устраивало судью, так как при этом он не видел большие пятна плесени, украшавшие ковры, серебристые полосы слизи, оставляемые улитками, ползавшими по стенам, где никто не решался побеспокоить их, и, наконец, старый ржавый фонарь, на который давно не падали отблески огня горевшего в камине угля.
Он отчетливо слышал монотонный шум капель дождя, легко просачивавшегося сквозь дырявые водосточные трубы, но притворялся, что не замечает темные пятна, которые эти капли создавали на сильно потрепанных временем коврах. В комнате царил жестокий холод благодаря господствовавшим в ней сквознякам. Чтобы хоть немного согреться, старый скупец напялил охотничью куртку, изношенную до основы и изъеденную молью. Ноги он укутал куском фетра, от которого не осталось ничего, кроме
Двустворчатая дверь отворилась с треском и скрипом, и в комнату вошла Смангль, комично выглядевшая в ливрее, приобретенной в лавке старьевщика.
— Не хочет ли ваша светлость отведать вина?
В глубоких темных подвалах особняка действительно хранилась не одна бочка старого благородного вина, но на вопрос служанки судья неизменно отвечал одной и той же фразой:
— Только не сегодня, Смангль. Я слишком плотно поужинал, и мой желудок не выдержит такой нагрузки.
В действительности же его желудок просто стонал от голода и с радостью принял бы предложение выпить глоток любого вина, но сэр Гусман считал желудок своим рабом, и отнюдь не был намерен выполнять его требования.
Благотворное воздействие индийского табака заметно улучшило настроение судьи, и вместо стаканчика вина он решил немного поболтать со служанкой, что, как известно, никогда никому не стоило ни одного пенни.
— Присядьте возле меня, Смангль, — произнес он, сопроводив свои слова благородным жестом доброго монарха.
Служанка подчинилась и устроилась на краешке хромого стула, тут же выразившего протест громким треском.
— Вы сегодня выходили на улицу, Смангль? Да, разумеется, в этом можно не сомневаться! Подумать только, что я плачу вам две блестящих монетки в месяц за то, что вы проводите время в болтовне, обсуждая бог весть какие глупости с соседями, людьми самого низкого пошиба. Но это не все, что я знаю про вас, куча дерьма!
— Нет, мсье, я никуда не выходила сегодня, — смиренно пробормотала служанка.
— Без меня, — неумолимо продолжал судья, — в тюрьме вам пришлось бы шесть долгих месяцев питаться только овсянкой и бобами, не так ли?
По правде говоря, в старом особняке Крайсбрука Смангль далеко не каждый день доставалась жалкая порция бобов. Тем не менее она скромно поклонилась и ответила:
— Разумеется, ваша честь!
— Я надеюсь, что вы, Смангль, будете мне признательны всю оставшуюся жизнь!
— Ах, мсье, конечно!
— И что рассказала вам эта каналья, с которой вы провели столько так дорого оплачиваемого мной времени?
— Люди говорят, что отец Картерет сбежал в тот момент, когда его должны были повесить, мсье.
— Интересно, люди радовались этому или же возмущались?
— Радовались ли они? Нет, конечно, не радовались, мсье. Они возмущались.
— Что еще говорят в народе?
— Говорят, что его спас человек дождя.
Сэр Гусман поднял к потолку сжатый кулак, словно угрожая невидимому в темноте противнику.
— Надо же! Какой вздор! Кто такой этот человек дождя?
— Мне кажется, что так называют дьявола, мсье, — ответила служанка.
— Вот поэтому он и будет у меня болтаться на веревке! Знаете ли вы, что в Англии закон о колдунах, некромантах, прорицателях и прочем подобном сброде еще не отменен, в отличие от того, что происходит во всех других странах? Знаете ли вы, что в соответствии с этим законом я могу отправить любого обскурантиста на костер или колесовать [19] его, хотя этот способ казни, к моему великому сожалению, становится все более редким?
19
Колесование, или пытка на колесе, — широко распространенная в средневековой Европе казнь, применявшаяся до конца XVIII века. Приговоренному к колесованию сначала железным ломом ломали все крупные кости тела, затем его привязывали к большому колесу, которое устанавливали на шест. Приговоренному приходилось долго умирать от болевого шока и обезвоживания. Страдания умирающего усугубляли клевавшие его птицы. Иногда вместо колеса использовали деревянную раму или крест.