Так говорил Песталоцци
Шрифт:
– Верно-верно, – заспешил Игорь. – Только вот «не торгую», а «торговал»… Давай за встречу. На обед останешься?
– Останусь.
– Вот и отлично.
Он открыл дверь. Позвал:
– Дуняша.
Снова появилась его супруга, на сей раз в туфлях.
– Женька у нас останется. Давай готовь обед.
Она ушла.
– Как ее зовут? – удивился я. – То Марфуша, теперь Дуняша.
– Вообще-то ее зовут Тамара. Марфуша она потому что «Марфуша наша веселее всех». А Дуня, потому что «Дуня, давай блинов с огня». Это чтобы не забывать корни. Этимология.
Я не понял, почему «этимология».
– Это не она, случаем, картины рисует?
– Какие картины? – не понял Игорь.
– Мне рассказали, что ты продаешь картины какой-то художницы, которую выдаешь за латиноамериканку. А кто рисует на самом деле…
– На самом деле это настоящая латиноамериканка. Этна Валарде. Ты ее, конечно, не знаешь?
– Не знаю.
– А вот мужа ее знаешь. Хорхе дель Прадо. Бывший генсек перуанской компартии. Юрий Владимирович дал команду поддержать его жену. Она художница. Кстати, очень хорошая. Жила и работала в Мексике. И я получил задание купить ее картины. И купил три десятка картин.
– Контора оплатила?
– Ни одного песо. У меня была в Перу одна компания. Мы с ней проделывали всякие номера. Понимаешь, какие.
Я понимал.
– Я купил картины через нее. А тут арестовывают местного министра. А я с ним имел дело. Пришлось срочно улетать. Давай выпьем за те годы.
– С удовольствием.
– Три года назад я нашел ребят из этой компании. Они по-прежнему занимаются тем же. И по крупному. Картины у них числились как моя собственность. Валялись где-то на чердаке. Но аккуратно завернуты и хорошо сохранились. Они мне их сразу отдали. Твое – бери. Я открыл салон в Вермонте. Скажу тебе, Женя, открыл не для прибыли, а для легализации в Америке. Сначала картины не покупали. Потом понемножку. А потом… Веришь, Женя, последние шли по сто тысяч долларов. А когда я приехал в Монреаль, американец заплатил за лот из трех последних картин пятьсот тысяч. Я купил этот дом. Отошел ото всех дел. Живу в свое удовольствие.
– Ты продал все картины?
– Все. Почти все. Одну картину оставил. Пойдем, покажу.
Вы вошли в комнату, тоже выходящую на озеро. В центре стоял письменный стол, у стен – шкафы с книгами.
– Это мой рабочий кабинет. Смотри.
Между шкафами висела картина. Две женщины со строгими лицами.
– Эта картина называется «Правда и жизнь». Кто из этих женщин – правда, кто – жизнь, не знаю. Но это неважно. Посмотри.
Женщины были похожи друг на друга, одинаковые прически, одинаково одеты. Единственное, что их отличало, – глаза. Взгляд одной был мудр и печален, другой – насторожен и упрям. Правда и жизнь.
– Я никогда не продам эту картину.
Появилась Дуня-Марфа:
– Мальчики, к столу.
За обедом Игорь рассказывал, какая у него жена кулинарка, а та говорила о погоде. Словом, светская беседа.
Когда Игорь начал говорить о соседях, я спросил его, плавал ли он на экскурсионном кораблике по озеру.
– Плавал.
– А гид рассказывал, кому принадлежали виллы на том берегу?
– Рассказывал.
– И про Риббентропа рассказывал?
– Нет.
– Это потому что у тебя плохой французский.
– Испанский у меня лучше. А что французский, то уж понять я всё пойму.
– Дело не в этом. Перед тем как отплыть, гид интересуется, все ли на борту франкофоны. Если все, то он показывает две виллы и рассказывает, что одна из них принадлежала отцу немецкого министра иностранных дел Риббентропу. В годы prohibition, запрещения спиртного в Штатах, тот тайком поставлял туда шампанское. А соседняя вилла принадлежала некоему Бувье. Он нелегально поставлял в Штаты виски.
– Ну и почему это он рассказывал только франкофонам? – удивилась Марфа-Дуня.
– А потому что Джон Бувье – отец Жаклин Кеннеди.
– Ну и что?
– А то, что жена президента США дружила в детстве с родственниками фашистского министра, очень не нравилось англофонам. Более того. Я был в Монреале, когда она умерла, и сам видел по местному телевидению портрет четырнадцатилетней Жаклин с большой свастикой на груди.
– Ужас какой! – покачала головой хозяйка. – Девочка со свастикой.
– Вот-вот. А я видел фотографии одной женщины, которая снималась в эсэсовской форме так, для забавы.
Игорь никак не отреагировал.
Потом хозяйка подала настоящий клюквенный кисель, после которого прогнала нас на веранду, куда через пять минут принесла кофе и бутылку «Мартеля».
Мы удобно уселись в кресла, Игорь разлил коньяк по рюмкам:
– А теперь расскажи, зачем ты приехал и где ты работаешь. Если хочешь что-то узнать, не темни.
– Я работаю на бразильскую службу борьбы с наркотиками.
Игорь не удивился.
– Мы напали на след одного очень странного наркотика. Под действием этого наркотика люди совершают необдуманные поступки. Он изменяет характер поведения. Его синтезировали в России. Его используют для сексуальных игр.
– «Мефистофель»? – спросил Игорь.
– «Мефистофель».
– Ты говорил о женщине в эсэсовской форме, ты имел в виду мою сестру?
– Да.
– Тогда понятно, почему ты меня нашел. Она тебе дала мой адрес.
– Она сказала, ты продаешь картины в Вермонте.
– Ты знаешь, чем они с Аликом Тизанниковым занимались?
– Знаю. Но меня это не интересует. Меня интересует «Мефистофель». Откуда они его достали?
Я думал, Игорь не ответит. Но ошибся.
– Это я ей дал.
– А у тебя он откуда?
Игорь налил еще по рюмке коньяка:
– Твое здоровье. Как тебе моя Дуня?
– Красивая. Хозяйственная. И, по-моему, тебя любит.
– Заметил ты главное. Любит.
Выпили. Игорь продолжил:
– После Перу Андропов меня определил в научно-исследовательский институт под крышу.
– Я слышал об этом.
– Я там спокойно работал. Точнее, делал вид, что работаю. Получал зарплату и у них в институте, и у нас в конторе. Жена была довольна. Потом началась эта перестройка, будь она проклята, и потом пришел Ельцин. Ты жену мою знал?