Так хохотал Шопенгауэр

Силаев Александр

Христианство субпассионарно по всем базовым установкам, а парни были пассионарии и посылали чуждую им религию. Так было с аристократией всех европейских стран. А судьба нации всегда определялась пассионарной элитой. Она рождает эстетический идеал, ведет внешнюю экспансию и держит внутренний строй. В Европе была пассионарная аристократия, кипела пассионарная жизнь, а изначально враждебная этому религия занимала отведенный ей угол. За приделами этого угла ее влияние сводилось к возданию почестей пустым формам. Так повелось с самого начала вплоть до кончины бога, выпавшей на девятнадцатое столетие.

Там было как бы два мира: верхне-пассионарный и религиозно-угловой. Христианству достались монастыри, души

грешников, церковь в каждом селе, немалые деньги и почести. Это много для бывшей презренной секты, но слишком мало для рассчитывающих на мировую тотальность. Христианство ведь претендовало на абсолютную власть и всеобщий контроль, и полное доминирование своих ценностей. Инквизиторы хотели судить весь мир. И иезуиты. И каждый уважающий себя монах хотел судить мириады грешников. Но этого не случилось. Наоборот, христианство оказалось встроенным в мирскую систему. Встроенным функционально.

Есть понятие антисистемного мышления. Это пошлый случай, когда личностные проблемы (а других у личности не бывает!) вызывают у человека мировоззренческий кризис, и завершается он злокачественым образом: личность утверждается в негативном отношению к миру. Негативное отношение к себе кончается суицидом, негативное отношение к другому ведет к убийству. А негативное отношение ко всему миру в целом ведет к еще более любопытным последствиям. Человек живет, ориентированный на разрушение существующего жизненного уклада. Если недалеко ушел, то хочет злого царя сменять на доброго. Если продвинутый, хочет завязать с монархизмом. А если совсем законченый, хочет разложить на атомы мироздание. Это просто степени разные, а диагноз один. И вот эти ребята представляют для человечества куда более внушительную угрозу, чем заурядные убийцы, скромные насильники и относительно безобидные воры. Те работают в локальном пространстве, все их зло легко переваривается жизнью и идет ей на благо. Ну вот тигр задрал косулю, а биоценоз процветает. Потому что тигр задрал косулю естественно — это системное убийство, оно запрограммировано входит в природу как составная часть. Ну а представьте тигров, которые поумнели и решили поджечь весь лес, потому что он неправильный. Вот это уже антисистемное мышление. Точно так же рецидивист, убивающий за пятак старушку — конечно, сволочь, но встроенная в систему. И бандит встроен как нужный жизни элемент. И маньяк встроен. Встроены же в биоценоз волки с тиграми. А вот антисистемный парень со своим негативным импульсом никуда не встроен. Он не в рамках мира, он в оппозиции. Он может любить конкретных людей, но отношение к миру делает его серьезнее любого убийцы. Заурядный убийца против мироздания ничего не имеет, а парень ходит и думает: как бы чего вымутить, чтобы разрушить до основания?

Из таких парней рекрутируются катары и манихеи, красные кхмеры и якобинцы. Допустим, мир они пока не угробили. Но похоронить родную страну для них свято, необходимо и очень просто. Они же ее патологически ненавидят, как раз за то, что родная. Допустим, рубятся русские с чеченами. А такой парень сидит в Москве и переживает за чечен. Говорит, что правда, мол, на их стороне. Херня, конечно, правда у каждого своя, это ведь очевидно. Просто антисистемному мышлению чужая правда всегда ближе, так уж оно устроено. Воевали бы с марсианами, нашел бы правду у них и страдал за нее.

Христианство пылесосом тянуло в себя антисистемщину — и без особых последствий сохраняло ее в себе, собирало, аккумулировало, переваривала и не пускало в мир. Там негативный импульс получает негативную обработку, и в итоге реальный выход результата равен нулю. Условно говоря: приходит парень к настоятелю и признается, что ненавидит греховный мир, и надобно с этим сатанинским бардаком разобраться. Да ну, говорит настоятель, этим сучарам и так в гиенне гореть, на вот лучше,

помолись богу. Парень радуется, что с миром разобрались без него, затворяется в каморке и до смерти бормочет слова. Жизнь идет без него, он стоит отдельно. Никто из них никому не мешает. Законченными предстают, конечно, русские староверы. Розанова почитать, не сразу заснешь. Сжигают себя, топят, закапывают. И правильно, конечно, делают: избавляют мир от больных антисистемных ублюдков. Как было? Заболела деревенька душой — ушла в секту. Совсем тоскливо стало, сожгли себя на хрен к чертям собачьим. А тем временем штурмуется Измаил, пишутся стихи, рождается музыка, люди живут любовью, кем-то занимается трон. Одним словом, жизнь. А все лишние по жизни своевременно подпалились в гарях. Это редкий и необычайно красивый случай, когда антисистемный элемент обращает свой негатив на себя и погибает, не затронув постороннего для себя и не повредив мир.

Таким образом, если христианство и было мероприятием против жизни, то благополучно проваленным. Весь так называемый христианский мир существовал, до макушки преисполнившись языческой пассионарности. Духовное и светское разделились четко: бароны не затрагивали Евангелие, а попы не лезли с проповедью в пиршественную залу. Иногда два мира обменивались ударами, делали какие-то вылазки. То сожгут мирянина-сатанинста Джордано Бруно, то начнут травить чертей с эзотериками, то прикроют пару-тройку научных версий. Мир отвечал своим. То пират Косса сделается Папой, женские монастыри обратятся в бордели, а мужские в приюты педиков. Все нормально, с очевидным перевесом мирского.

Причем порядок стоял не на десяти заповедях, что самое принципиальное. Все держалось на балансе сдержек и противовесов. И сейчас держится, и впредь будет. Никто ведь не верил в Христа как надо. Но чернь соблюдала закон, потому что убийц четвертовали на площади. А дворяне общались предельно вежливо, потому что могли требовать сатисфакции. А короли были осторожны и рассудительны, потому что война невыгодна. А потом у арийской расы возникли проблемы. Заболтался я?

ГЛАВА СЕДЬМАЯ, В КОТОРОЙ МАФИЯ ОКАЗЫВАЕТСЯ БЕССМЕРТНОЙ

Он занимался с Дюймовочкой любовью и был счастлив. День, два, три. Просыпался преисполненный сил, а засыпал с чувством не зря прожитого. За окном благодарные горожане возводили громоздкий памятник. Еда и выпивка подносились бесплатно как избавителю Китежа. Старенький лысоватый мэр набивался в собутыльники, но с негодованием был отвергнут.

И жизнь текла без хлопот, да нагрянула к Лехе делегация. Было людишек много, и толпились они растерянными. За порог зайти не решались. Просочились в отель и скученно толпились у прохода в заваленный коврами трехкомнатный номерок.

— Заваливайте, ребята, — махнул он рукой пригласительно-небрежно.

Сидел в кресле, дымил папироской. Из одежды имел на себе тапочки и трусы.

Ребята робко стали заваливать. Ничего так мужики, средние. В запыленных пиджаках, линялых галстуках, с авоськами, дипломатами и бумажными свертками. Набилось их десяток с малым. Вот малый-то и заговорил, а десяток смирно помалкивал.

— Вы уж извините нас, — попросил он.

— Да чего там, ребята, — отмахнулся Леха, затянувшись папиросиной из Гаваны.

— Мы по делу к вам, — объяснил малый, поигрывая кепчонкой.

— А вижу, что не по грибы, — хохотнул Леха. — Вижу, мужики вы деловые, солидные, почем зря тревожить не будете.

Деловые и солидные стесненно заулыбались.

— Беда у нас, — пожаловался малый, продолжая жонглировать своей кепкой. — Нескладуха получается жизненная. В непонятках мы, в умственном, так сказать, загоне. Может вы, так сказать, чего присоветуете?

— Я вам, братишки, присоветую, — добродушно подтвердил Леха.