Так хохотал Шопенгауэр
Шрифт:
— Правильно, — улыбнулся Шопенгауэр. — Давно пора. Осточертело видеть, как коммунисты с капиталистами херней маются.
— Мы поднимем страну, — удовлетворенно выдохнул Человек.
— Какую страну? Мы возродим империю.
— Какое возродим? Мы создадим то, чего и на свете не было.
— А звать-то как? — хохотнул Шопенгауэр.
— Да не помню, — честно признался он. — Родители как-то хреново назвали, даже вспоминать не хочется. Ромуальд, кажется, Пуговкин.
— Это не человеческое имя, — откровено сказал Шопенгауэр. — Не может быть президентом Хартлэнда человек с таким идиотским названием.
— А я понимаю, — ответил он. — Я даже сам себя так не зову. Я себя вообще никак не зову. Пока. Будет время, подберу достойные имя и фамилию. Нормальные для национального лидера,
— Ну а как ты именуешься теперь?
— Че такой настырный? — обиделся национальный лидер. — Я потом придумаю. А пока зови меня хоть Вторником. Сегодня как раз вторник на дворе.
— А есть ли у тебя, Вторник, программа действий? — выпытывал свое Шопенгауэр. — Без программы, брат, никуда. Она и людям нужна, и самим бы нехудо знать.
— А будет программа действий! Фигня это: программку накатать, постулаты вывести, тезисы обосновать. И лозунги сочинить фигня. Главное ведь желание, сам знаешь.
— Правильно говоришь, — дивился Шопенгауэр. — Неужели в дуплах все такие умные обитают?
— Ты чего? — рассмеялся Вторник. — В дуплах люди не живут. Я ведь один такой, как ты понимаешь. Знаешь, я долго гадал: а как выглядит правильный человек? Я ничего не понял, но вот одно усек — правильных людей не очень-то много. Если бы все были правильными, то и вопроса бы не стояло: правильный ты там, или неправильный, или еще какой, или вообще овечка затырканная. Значит, большинство людей неправильны. А нормальный — это такой как все. И отсюда я понял, что уж нормальным-то правильный человек не может быть точно. Он, конечно же, ненормален, поскольку отличается от среднестатистических особей. Это достаточно легко, и вот это я твердо усвоил. Ну а дальше немного задумался: в чем именно отличия правильных от нормальных? К однозначным выводам пока не пришел, поэтому решил испытать практически. Каждый день я делаю что-нибудь ненормальное. Допустим, не ем пищи. Или пью чрезмерное количество водки и потребляю немеренное количество наркоты. Или, например, соблюдаю аскезу и не сплю с женщинами. Месяц не сплю, год, два. Когда привыкаю, броскаю эту аскезу к черту. И сплю сразу с тремя за раз. Но это еще сравнительно нормально. А я ведь в поиске. Поэтому приходится насиловать девочек. Пробовал насиловать мальчиков — противно стало, никакого кайфа, одно мучение. Ну бросил, короче. А вот убивать не бросил и пока что не собираюсь. Я так убиваю, без разбору: мужчин, женщин, стариков, милиционеров. И крутых кончаю, и лохов валю, и совсем непонятно каких лишаю существования. Но не всегда так было! Я же в поиске, так что раньше добрым был. Все, как положено: имущество раздал беднякам, взял суму и пошел по свету добро творить. Пенсионерам сумки подносил, слепых на себе переносил через улицу, однажды утопающего вытащил на песок. Но это все так, по мелочи. С добром вообще закавыка: захочешь ты его творить — а нет рядом ничего подходящего! Ну некого спасать, мать их, а если и есть, так сами не хотят. Так и стоишь в бездействии. А со злом проще: захотел — и сразу дел понаделал. Ломать-то не строить.
Шопенгауэр с интересом слушал.
— А дупло при чем? — спросил он.
— Так надо во всем отличаться! — воскликнул Вторник. — Я с рождения жил в городской квартире. Был я тогда еще Ромуальдом Пуговкиным. Ну а потом где я только не жил: и в деревню уежал на коровье молоко, и в монастырь затворялся за просветлением, и в пещере жил, как положено. Но в пещере банально жить. Там все обитают, кому не лень: учителя, эзотерики, чудодеи. Есть места, где ни одной свободной пещеры. Такие вот места на земле, повышенной обычно святости. Ну а мне надо круче всех! Сначала я пробовал жить в огромном скворечнике. Но потом решил, что ночевать в дупле куда более забавно и оригинально. Можно, конечно, прямо на ветвях. Со временем дойду и до такой жизни.
— Я понимаю, что все это увлекательно, — усмешливо сказал Шопенгауэр. — Но я хочу заметить, что отклонения от нормы бывают двух видов: выше и ниже нормы. Что ты об этом думаешь?
— Само собой, — легко согласился Вторник. — Но это ведь неочевидно. Что лучше, а что хуже? По самым простым вопросам такие перпендикулярные ответы, что у меня болит голова.
— А ты выбирай
— А умные по-разному говорят, — вздохнул Вторник.
— Например? — попросил Шопенгауэр.
— Ну вот, допустим, как чего с женщинами? То есть как круто, как правильно, как единственно верным образом? Ну вот одни умные говорят, что как можно больше.
— Чего больше? — не понял Шопенгауэр.
— Женщин больше, — пояснил Вторник. — Ну если трахнул мужик сотню женщин, то не зря на свет появился. А если тысячу, то достоин памятника. Очень умные люди так говорят.
— Не знаю, — зевнул Шопенгауэр. — Может быть, и достоин. А может, нет.
— А другие умные говорят, что высшей ценностью обладает вечная любовь, — не унимался Вторник. — То есть вечная верность своей избраннице. Чем больше партнерш, тем меньше вечного в истории с каждой. А ценность зависит от сходства отношений с этим затраханным идеалом вечной любви.
— Почему затраханным? — зевнул Шопенгауэр. — Замечательный идеал. Но не лучше других, конечно.
— А третьи умные люди говорят вообще невесть что: будто бы женщины отвлекают от действительно стоящего, и в идеале лучше вообще без них. Говорят о девственнике Парацельсе и прочей просветленной братии.
— Бывает, что отвлекают, — зевнул Шопенгауэр. — Но это редко.
— Так все же умные! — закричал Вторник. — То же самое в вопросе о деньгах. В вопросе о свободе. В вопросе о власти. В вопросе о культуре. В вопросе о простоте. Я уж не говорю о вопросах добра и зла, где каждый умный давно выстроил отдельную колокольню. Не верю я образованным! Они между собой не могут договориться, а мне им верить? Я и так все узнаю. Придется, конечно, и на ветвях пожить, и трупы порасчленять, и победствовать, и президентом побыть, и девочек понасиловать, и мальчиков поспасать. Придется. Такая уж судьба моя. Зато истина отыщется непосредственно, из опыта, с массой побочных радостных впечатлений.
— Видишь ли, — сказал Шопенгауэр, усаживая себя в позу лотоса. — На любой вопрос все-таки существует ответ. Истина, что ты не выдумывай, все равно одна. А все альтернативы к ней просто неистины. Ноуменальный мир не терпит никакой демократии, там все иерархично и жестко. Полная авторитарность и диктатура, свободы мнений, разумеется, нет, и в принципе наличествовать не может. Одно мнение всегда ближе к Абсолюту, оно и главенствует. Любую ситуацию можно оценить. Любую ситуацию можно оценить правильно, если правильно подумать. Вообще, есть два фундаментальных пути познания — или делать, или думать. Большинство людей не идет ни по-одному из этих путей. Не идет по-настоящему, хочу я сказать. В их жизни нет ни одной по правилам продуманной мысли, ни одного сильного действия, ни одного красиво и по тем же вечным правилам оформленного чувства. А главных тропинки две, и каждая в идеале должна бы привести к Абсолюту, но не идут, их мать, не идут. И нельзя сказать, что какая-то тропинка лучше. Обе превосходны в смысле познания, если любую встречную ситуацию или мысль отыгрывать по известным правилам. Я-то обычно думал, так проще и короче — для меня проще и короче, хочу сказать, а для тебя нет, ты неправ, конечно, но в то же время и прав, неправ в том, что мир нельзя познать, не вставая с кресла — потому что на самом деле можно, а прав в том, что это не твое, поскольку я вижу, что на своем пути ты неплохо себя чувствуешь, в ус не дуешь, хвост держишь трубой и считаешь себя родившемся не напрасно. Но ты учти, что все познается мыслью. Это кажется, что сложно. А человек может познать все, что может познать человек. Тавтология, зато верно.
— Да ладно тебе, — сказал Вторник, — развел тут.
— Кстати, как ты будешь оценивать, какая из твоих ненормальней ведет к правильному человеку? Они ведь полярны, да? То есть что-то просто дурь, а что-то путь? Как же дурь от пути отличается?
— А я чую, — охотно объяснил Вторник. — Знаешь, какое у меня чутье? Если мне хорошо, все правильно. Если хреново, значит, сошел с пути. И я никогда не ошибаюсь. Веришь?
— Конечно, так бывает, — подтвердил Шопенгауэр. — Ну и как? Понравилось, например, людей расчленять? А малолеток насильничать? В удовольствие, поди?