Так навсегда!
Шрифт:
Алеша, Алеша…
Олег Юрьевич
Я не помню, как мы подружились. Тем более что все шло постепенно. Но началось, скорее всего, так.
Мать пришла и сказала:
— Ты не поможешь сегодня одному мальчику из вашего класса уроки сделать? Олегу?
«Олегу!..» Тут, конечно, любовь была с интересом. У Олега мать стучит за кассой в магазине «Мясо №7», и близкое знакомство с ней — вещь
Олег — забавный парень из «пятого» дома. Но совсем не хулиганистый, как большинство оттуда. Кличка — «Пьяный». Когда его вызывают и он отвечает, стоя за партой, то смешно раскачивается из стороны в сторону… потому что заикается, и довольно сильно подчас, и не может выговорить ни слова, а нам смешно… дети жестоки порою. А еще в этот момент у него из носа торчит, я извиняюсь, зеленый такой козюлент, и сидящая с ним классная прима-балерина Елена Галкина демонстративно фикает, и морщится, и отодвигается на самый край. Нет, я совсем не горю желанием помогать ему с уроками, даже за ради приобретения столь полезного блата!
Но время идет — и сердце мое оттаивает. На пении мы вместе сидим на первом, самом бездарном ряду — и мы не поем, только записываем в тетрадки тексты песен. И Олег — рисует. Рисует здорово, и всегда машины. Он разбирается в них, знает, где «MAN», где «Татра», где «Магирус» и так далее — того и гляди, сейчас взревет мотор, вырвется дым из выхлопной трубы над кабиной и помчится! А сзади налезают «шоссейные» и громким шепотом заказывают: «Пьяный, голую бабу нам нарисуй лучше!» Но баба выходит похуже. Ну или, во всяком случае, просто не в моем вкусе. И вообще, у любого художника по-настоящему красиво получается лишь то, что он искренне любит. И опять — машины, машины, машины. Он знает их все. И он обязательно станет шофером, как отец. Он уже твердо решил это.
И еще замечаю, что у Олега… как бы это сказать. Я не люблю это словосочетание, но не знаю, как сказать по-другому… ну, то есть не банальные «га-га» да «гы-гы», а… ну хорошо, пусть будет «чувство юмора второго рода». Однажды мы сидим всё на той же «пеше», развлекаем себя, кто как может. А Петр Михайлович рвет и мечет над ф-но, и клавиши звенят, и голова его запрокидывается, как у самого настоящего пианиста из концерта по заявкам трудящихся, и бант развевается, будто поймавшие ветер паруса, и в такт ему голосят третий и четвертый ряды… А Олег Юрьевич вдруг наклоняется ко мне и мрачно сообщает: «Да, маэстро Петя сегодня, похоже, в ударе… видать, хорошо вчера с Борей вечером посидели!» И я еще не очень хорошо понимаю смысл термина «посидели», хотя всю школу будоражат слухи о нетрадиционных формах обмена педагогическим опытом между «Петей», а также наставником физической культуры «Борей» и преподавателем технического рукомесла «Александром»… Нет, ну а что: как раз трое, и «музыка», и спортзал, и мастерские — на отшибе: не к директору же Грифель Палычу в кабинет им идти, а больше мужиков в школе и нет. А, НВП еще, но тот, говорят, непьющий…
А однажды я захожу к Олегу в гости и чувствую какой-то странный запах. Можно даже сказать — «пьянящий аромат» в самом прямом смысле слова. Хотя так вроде не похоже: на кухне, склонившись, сидит Олегов родитель, Юрий Иваныч, с каким-то мужиком, и они явно заняты серьезным делом. И звуки какие-то странные…
— Колют, — с серьезным лицом сообщает мне Олег Юрьевич нечто будто бы само собой разумеющееся и естественное. — К отцу армейский дружок из деревни приехал на «транзитке»…
Я, признаться, в недоумении. «Колоть» в моем представлении можно дрова… можно укол, хотя не хотелось бы. И Олег растолковывает, терпеливо, совсем не так, как я, когда первый раз помогал ему с уроками.
— …Он водку везет, полный фургон. У него норма «боя» — процента два что ли… Они донышко колют, чтоб пробки целы были, и сливают в таз.
— Эээ, — подсказывает мне мой практический мозг. — А если он по дороге еще разобьет? Ехать-то далеко!
— Ничего, — заверяет меня Олег Юрьевич. — Он поедет ШЕПОТОМ…
…Когда у Олега родится сынок, он позовет меня и торжественно объявит: «Сын! Три шестьсот десять! Значит, так: пока три шестьсот десять не возьмем — никто не расходится!!!» И я опять в замешательстве: нас, собственно, всего трое, счастливые дед и отец, и «расходиться», в общем, только мне… да, мы молоды и полны сил, но все-таки — три шестьсот десять «колоть»! Но мы почти «докалываем», только что-то вроде «новорожденного дедушки» уже с час на кухне не видать. Встревоженный Олег Юрьевич идет в комнату и, возвратившись, успокаивает: «Ничего страшного. Дедушка уснул на диване. ПО-ПЛАСТУНСКИ»…
Но это потом. А пока — мы гуляем и лезем с задней стены в автобусный парк. Автобусы стоят — чистые, красивые такие. И я задаю Олегу глупый (как выясняется) вопрос:
— Ты в какой парк работать пойдешь — в этот или одиннадцатый?
У нас по Району катает два парка: наш седьмой, но есть и одиннадцатый. Обязательно разные госномера, у седьмого — начинаются с семерки, а те — с единицы. Но тут появились еще какие-то цифры на бортах… и Олег Юрьевич глядит на меня с невероятной укоризной:
— Ну ты меня совсем за дурака держишь?! По маршруту кататься, как ослик по кругу на поводке?! Тут же только дебилы работают! Вон, посмотри — они даже по одному номеру машину свою узнать не могут, им вторые пририсовали! Это же одна «лимита»!
Эх, а я-то мечтал… «Икарус», «холост»… Нет, настоящие шофера — это «дальнобой»! Мощный мотор под длинным капотом и процент «боя»! «Наматываю мили на кардан», как хрипит нам у Олега Высоцкий из старого-старого «катушечного»… Здорово, когда знаешь, чего хочешь! Знать бы еще, что будет…
На пресс-конференциях, автограф-сессиях, презентациях да и просто на творческих вечерах — читатели часто спрашивают:
— Скажите… а для кого вообще вы пишете?
Читателям этот вопрос кажется очень сложным. В чем-то даже системообразующим. Может, так оно и есть на самом деле… хотя в моем случае ответ простой. Я пишу для себя, почти всегда… но этот текст я пишу еще и для тех двоих, кто уже никогда не прочтет его… Кто бы знал…