Такая большая любовь
Шрифт:
— Но, господин полковник! Вон, посмотрите! Это они сбросили!
В нескольких шагах от нас, за низкой стенкой, лежала неразорвавшаяся мина. Она устроилась в траве, как молодой кабанчик, разве что хвост был стальной и чуть длиннее. Трава вокруг еще дымилась. Вместо того чтобы отскочить, мой Jla Марвиньер подошел, провел рукой по стенке и начал придвигать к мине кожаный наконечник трости, приговаривая:
— Любопытно! Любопытно!
— Думаю, мы с вами еще легко отделались, господин полковник, — заметил я.
Он бросил “да!” и продолжал свое занятие. Потом, все так же улыбаясь уголком рта, спросил:
— Наверное, лучше
Я с удивлением заметил, что солдат просто остолбенел. Он, прерывисто сопя, следил за движениями полковника, но больше не орал. Он успокоился».
Магнан помолчал, закурил сигарету и продолжал:
«Да, замечательный был человек. Это словами не передать, можно только почувствовать. Повелитель! После налета мы уселись в автомобили. У него была превосходная машина с флажком подразделения. Сначала он объехал все свои эскадроны, чтобы оценить урон от налета. А потом мы вошли в дом, где он устроил столовую. В одном из окон вылетело стекло, но стол был тщательно сервирован, тут же находился ординарец, одетый в белую куртку метрдотеля. Я не удержался и спросил:
— Давно вы здесь, господин полковник?
— Здесь? Мы прибыли нынче утром. А, это вас, наверное, удивила куртка Топара? Я считаю, что так надо. Видите ли, дорогуша, не понимаю, почему, если война, то надо полностью отказываться от своих привычек. Если есть возможность… Как вы полагаете? И потом, это поддерживает моральные устои войска. И он такой миляга, этот Топар: он готовит мне ванну, он знает все мои причуды. Топар! Капитаны уже обедали?
— Да, господин полковник.
— Прекрасно, подавай на стол.
За обедом — а это был настоящий обед, какого я давно уже не помнил, с отменным бордо, извлеченным из багажника, — Ла Марвиньер, заметив, что я разглядываю его с нескрываемым любопытством, сказал:
— Вы думаете, у меня не все в порядке с головой?
— Вовсе нет, господин полковник!
— А вы не стесняйтесь, говорите начистоту! Видите ли, моя бедная матушка наградила меня внешностью хоть и не такой уж приятной, но вполне сносной. Если бы она сейчас с небес могла видеть, во что я превратил свою физиономию! Нос, к примеру, — результат падения в конкуре. Моя лошадь получила эмболию [8] , когда брала высокий барьер, и упала замертво. А это… — он показал на глубокий, как дыра, шрам на нижней челюсти, — след от пики одного улана в четырнадцатом году. Представьте себе, я-то был вооружен саблей! О, я занятный старичок! А вот это… — он потрогал розовое безволосое пятно над виском, — это меня задела пуля в Марокко. Остальное уже не так интересно, хотя я смело могу утверждать, что все воспоминания начертаны у меня на голове.
8
Эмболия — мгновенное нарушение проходимости кровеносного сосуда. Чаще всего причиной эмболии становится тромб.
Он говорил, почти накрывая веками свои огромные глаза, нависающие над впадиной на месте носа. Обед подошел к концу…
— До свидания, господин полковник!
— До свидания, дружок!
И я уехал.
Восемью днями позже, как раз в пик сезонного спада воды в реке, меня послали с приказом к Ла Марвиньеру, занимавшему вместе с оставшимися в живых бойцами своих подразделений позицию в поле. Они стояли недалеко: километрах в пятнадцати — двадцати. Согласно приказу, полковнику надлежало как можно скорее переправиться через Луару. Дорога была спокойной, машин не попадалось, только несколько маленьких заплутавших групп спешили на юг догонять своих. И больше никого, разве что мычащие в поле недоеные коровы. Но мне вовсе не хотелось, чтобы меня за первым же поворотом как кролика схватили за шиворот. Наконец слева я услышал стрельбу.
“Ага, значит, Ла Марвиньер должен быть где-то здесь”. И верно: я подъезжал к деревне.
— Полковник? Он там, на ферме.
Еду на ферму, и что же я вижу? Посреди двора в большой лохани сидит Ла Марвиньер и принимает ванну. Рядом с ним на стуле висят брюки и гимнастерка, тут же прислонена трость Людовика Четырнадцатого, а напротив стоит ординарец с зеркалом. И Ла Марвиньер спокойно бреется. Потом я понял, что это был ритуал: он каждый день обязательно принимал ванну. Поэтому первоочередная забота ординарца на новом месте состояла в том, чтобы найти емкость, в которую полковник поместился бы целиком. Задача не из легких, если учесть его немалый рост. В то утро он встретил меня такими словами:
— А! Рад вас видеть! Я всегда спрашиваю себя, что сталось с теми людьми, с которыми я обедал? Назовите-ка ваше имя. Да! Магнан! Так оно и есть. Что там у вас на этот раз?
И он протянул мне свою огромную мертвенно-бледную ручищу.
— Приказ об отступлении, господин полковник.
— Об отступлении? Но я только и делаю, что отступаю. И куда, по-вашему, я должен отступать? Нас атаковали со всех сторон и, похоже, собираются уничтожить. Куда отступать?
— За Луару, господин полковник.
— Какое же это отступление? Это уже бегство!
— Приказ срочный, господин полковник. Мосты будут взрывать.
— Ладно, это мы еще посмотрим… Но не могу же я отступать с небритой щекой!
И он снова принялся бриться, старательно подравнивая линию усов. Этот человек обладал способностью заражать своим спокойствием. Однако я услышал, что стреляют уже все ближе. В этот момент появился младший офицер.
— Господин полковник, здесь скоро будет жарко. Меня послал к вам капитан Дюшмен.
— Прекрасно! — сказал Ла Марвиньер. — Передайте капитану, чтобы он держал меня в курсе. Скоро буду.
Я думал, он сразу вылезет из своей бадьи. Ничуть не бывало!
— И велите поднести мне ящик с гранатами. Так, чтобы я мог достать рукой. — Тут он обернулся ко мне: — Меры предосторожности никогда не помешают. Я всегда остерегаюсь неожиданностей. И потом, я ведь вам уже говорил, что я…
— Сердечник, господин полковник? — улыбнулся я.
— Совершенно верно! Не смейтесь. Любопытно, что никто не желает в это поверить. Топар! Салфетку… — Он вытер руки. — Карту…
У него была только карта Мишлена, и хорошо, что была.
— Так! А теперь, Магнан, вы мне окажете небольшую услугу. Подойдите-ка!
Я наклонился к его голому плечу.
— Я буду отступать вот здесь, по мосту Б. Не будете ли вы так любезны попросить не взрывать мост до… Который теперь час? Десять? До половины первого. Идет? Езжайте тотчас же. Спасибо, старина. До скорого.
Пули уже цокали о землю совсем близко. А он снова окунулся в бадью:
— Еще минут пять. Сегодня такая жара…»