Такова спортивная жизнь
Шрифт:
— Ведь только тогда ты станешь солидным человеком, — сказала она мне размеренным тоном, который вдруг усвоила.
Когда я вернулся от миссис Уивер, она задержалась только для того, чтобы заявить мне это, и тут же отправилась спать — заперлась с ребятишками у себя в спальне. В пятницу я не пошел на работу. Попробовал поговорить с ней и не злиться, но ничего не вышло. Чем больше я говорил и чем приниженнее держался, тем упорнее она считала, что я что-то скрываю. Слушать меня она не желала. Что бы она ни говорила прежде, в моей верности она все-таки не сомневалась. А теперь она бродила из комнаты в комнату, и все валилось
Когда я после того, как позвонил миссис Уивер, сказал ей, что Морис женится на Джудит, она была только еще больше ошеломлена. И сразу спросила:
— Это он для тебя?
— Нет. Она беременна от него, — объяснил я в пятый раз.
Ее совсем расстроило, что все обернулось таким образом, — Джудит была последней подпоркой ее ослиной гордости. Она даже сказала:
— Ты чересчур легко отделался, — словно считала, что в поведении Мориса и Джудит виноват я. Казалось, она уже давно ждала чего-нибудь вроде истории с Джудит и, несмотря на боль, была рада, что все, наконец, произошло. Какая-то часть ее души хотела этого. Ведь в таком случае она получала возможность решать. Она даже накопила силы для разрыва. А теперь, когда настала эта минута, из-за Мориса причина для разрыва вдруг исчезла, и она оказалась в пустоте — почва ушла из-под ее ног, и ей никак не удавалось обрести равновесие. Выходило, что я вовсе не был плохим, а этого она допустить не могла. Я же готов был убить ее за то, что она не желала признавать той вонючей помощи, которую получала от меня. По-видимому, она решила держаться со мной так, словно я все-таки был виноват.
В этот вечер она смотрела телевизор одна. Ребят она уже уложила, хотя сверху еще доносилось хныканье Линды.
Когда я вошел, она не обернулась.
— Ты его еще не продала? — спросил я.
— Пока нет, — ответила она без всякого выражения, словно ее интересовала передача или же ей все было одинаково безразлично.
— Каждый раз, возвращаясь домой, я думаю увидеть, как перекупщики выносят из дверей твое манто и телевизор.
— Я предупрежу тебя заранее.
— Да ведь, по-твоему, выходит, что тогда меня уже здесь не будет… Этого тебе хватит ненадолго. А что ты будешь делать потом? Я на днях как раз прикидывал — почему ты после смерти Эрика не потребовала пособия от завода?
Я все ждал, когда она оторвется от спектакля, который смотрела, но она продолжала сидеть, все так же скорчившись.
— Ну, хоть какой-нибудь компенсации? — добавил я. — Или с тебя было достаточно?
Она повернулась уже вне себя от злости.
— Я знаю, мистер Сверхчеловек, вы нализались, топя свои печали. Но до чего ты все-таки можешь дойти? Можешь выдумать что-нибудь еще подлее?
— Отчего же? Могу, если ты меня доведешь. По обыкновению.
— За что мне все это! — закричала она, заводя глаза к потолку, где слышались всхлипывания Линды. Она схватила пепельницу, которой никогда не пользовались, и швырнула ее в телевизор. В экран не попала, но попортила фанеровку. Лица на экране как ни в чем не бывало продолжали свои гримасы. Чуть повыше висела в рамке газетная фотография, на которой я прорывался с мячом.
— Попрошу тебя заметить, что я еще не выехал, — сказал я.
— Я заметила. Не волнуйся, я это заметила!
— Да неужто? Ну, так это запах работы, — сказал я. — Может быть, тут он редкость.
— Да ты никогда в жизни не работал. Ты живешь, как барыга, воняешь, как барыга… и со мной вот так же живешь!
— Если я не прихожу домой, хрюкая, ругаясь и потея, как все здешние свиньи, это еще не значит, что я не работаю, — я работаю! Стерва ты! Всегда делаешь вид, будто я бездельничаю!
Она вскочила и встала прямо у меня под подбородком, чтобы выкрикнуть то, что хотела выкрикнуть уже давным-давно.
— Ну, так убирайся ко всем здешним свиньям, потому что я больше не хочу терпеть тебя в моем доме!
Я отступил и внимательно посмотрел на нее.
— Я никуда не уйду, — сказал я, успокаиваясь. — Мне нравится жить здесь. Многое здесь куплено на мои деньги. Мне нравится смотреть, как тебе идет на пользу все то, что я для тебя делаю. Мне нравится смотреть, как ребята толстеют, становятся сильнее, да и веселее благодаря приличной жизни, которую я им обеспечиваю…
— Убирайся! — взвизгнула она и кинулась мимо меня вверх по лестнице. Наверное, она часто думала о том, как это сделает, — когда я вбежал в свою комнату, она уже успела разорвать две рубашки. Она вытащила ящик из комода на пол и, стоя в нем одной ногой, старалась разорвать лучшую мою нейлоновую рубашку. Остальная моя одежда и книжки валялись во дворе. Моим первым побуждением было убить ее. Выбросить в окно.
А потом я сказал ей:
— Твое белье станет такими же лохмотьями, когда я вышвырну его на улицу.
Она, спотыкаясь, выбежала за мной на площадку. Там она упала на колени и сжала руки.
— Артур, ради бога! Уйди от нас!
— Не могу. Я тебя люблю.
Она плюнула мне в лицо. Но попала только на рубашку. Ее лицо сморщилось, как сухая водоросль. Брызги слюны падали на серое платье. В спальне завопила Линда, а за ней и Йен. Я представил себе, что слышат прохожие и соседи.
Линда приоткрыла дверь и посмотрела на мать, которая рыдала на полу. При виде девочки мне стало неловко. Она бросилась к матери и обняла ее.
— Ничего, Лин, я просто упала, — и они прижались друг к другу.
Я спустился вниз и вышел через черный ход во двор, чтобы собрать свои вещи. За забором, как овцы, толпились люди, слушали, наблюдали, шаркали подошвами по шлаку, посмеивались, делали вид, что ничего не произошло. Когда я вернулся в дом, она уже была на кухне. В соседней комнате вопил телевизор. Рекламировал стиральный порошок.
— Ты уйдешь сейчас или утром? — спросила она, наблюдая, как я чищу одежду и вытряхиваю шлак из книжек. Она как будто успокоилась. Кожа на ее ладонях еще багровела — рвать рубашки не так-то легко.
— Я вообще не уйду.
— Чего ты хочешь… чтобы уйти? Я тебе отдам все что угодно. Все, что у нас есть, — она прижалась к столу. — Хочешь лечь?
— Мне ничего не нужно. Я остаюсь.
— Тогда мне придется позвать полицию, — сказала она тупо.
— Меня можно выселить, только если я буду предупрежден за неделю.
— Ну, тогда уйду я. Заберу Линду и Йена и уйду. Лучше жить в какой-нибудь яме на задворках, чем оставаться здесь с тобой. Ты нас всех отравляешь. Послушай-ка их — они же насмерть перепугались, — и она распахнула кухонную дверь, чтобы я услышал, как плачут ребятишки.