Талант есть чудо неслучайное
Шрифт:
эротикой, сложнейшие метафорические построения чередовались с прозрачной
фольклорной простотой, и все это вместе давало ощущение с неимоверной щедростью
накрытого стола справедливости. За этот стол были им приглашены люди, звери,
птицы, деревья, (везды, НО даже и лук, и яблоки, и устрицы, и картошка чувствовали
себя на этом столе не жертвами, а тоже почетными гостями, героями стихов.
Литературные и политические враги называли Неруду себялюбцем, упрекали
двуличии, в хитрости.
Да, он любил самого себя и не скрывал этого, но он любил себя только как часть
огромной семьи человечества, к которой он ощущал сыновнюю и одновременно
отцовскую принадлежность. Нет ничего стыдного в том, когда большой поэт знает
цену не только другим, но и самому себе.
Двуличие, хитрость? Да, он был хитер, но не той хитростью, которая ум дурака, а
хитростью мудреца, которая не каждого одаряет привилегией заглядывать в свою душу,
ибо взгляды многих любопытствующих недобры и завистливы.
Как в любом большом человеке, в нем не могло быть двуличия, ибо у него было не
два, а тысячи лиц. Но эти тысячи лиц вовсе не являлись масками на случай — они
были естественной многогранностью крупного характера.
Я помню его ребячливость, когда мы собирались
Евг. Евтушенко 373
13
вместе читать стихи в Сантьяго. Он с сосредоточенным видом спрашивал, как я
буду одет.
— Ага, если ты будешь без галстука, я тоже, а то я буду выглядеть бюрократом
рядом с тобой.
Помню, как он читал свои стихи и переводы моих стихов на испанский перед
тысячами людей, среди которых были Луис Корвалан и Сальвадор Альенде. Голос у
него был непропорционально тонкий для такого грузного тела, даже чуть в нос. Читал
Неруда без какой-либо аффектации, заметно нараспев, и это было бы, возможно,
некрасиво, если бы не внутренняя ритмическая сила, с которой он речитативом пел
стихи. В его чтении было что-то от мерных накатов и откатов моря, и это покоряло.
Чилийцы, когда они встречали его на улицах в его крошечной голубенькой кепочке,
никогда не застывали перед ним почтительно — они просто улыбались, как улыбаются
ребенку, и это было высшим выражением народного, подлинного почета, ничего
общего не имеющего с молитвенным идолопоклонством.
Неруда воплотил в себе все лучшие качества, которыми обязан обладать не только
любой большой поэт, но и любой настоящий гражданин человечества. Он был духовно
аристократичен и одновременно был демократом до мозга костей. Он был патриотом
Чили и патриотом борьбы за справедливость, где бы она ни происходила— у стен
Мадрида или у стен Сталинграда.
гражданином и не быть интернационалистом.
Если говорить о мастерстве художника, то даже если бы Неруда написал только две
строки:
... и по улицам кровь детей текла просто, как кровь детей...—
(Перевод И. Эренбурга)
это уже было бы доказательством его гениальности.
Все поэты, хотят они или не хотят, пророки. Пророчески звучат строки Неруды:
Какой-то министр назовет меня антипатриотом, н это суждение охотно подхватят
глупцы, и газетная крыса, перо свое в желчь окуная, мое дело и имя в «Эль Меркурио»
будет когтить.
197
Молодой человек, который стремился расти
и которому дал я и слово и хлеб,
выбиваясь из сил, изречет: «Надо мертвых собрать
на борьбу с его песней живой».
Случилось самое страшное для Неруды — он увидел трагедию своей мечты,
которая была раздавлена танками, и это добило его, уже умирающего.
Преступление, совершенное в Чили, сравнимо только с преступлениями
версальцев, которые потопили когда-то в крови Парижскую коммуну. Каждый раз,
когда в истории появляются честные, благородные рыцари, пытающиеся воплотить
идеалы человечества — братство, свободу, равенство,— на их пути встают мрачные
тени или мелких дантесов, или крупнокалиберных убийц гитлеровского подобия. Так
всегда было и в революции, и в поэзии, ибо высокая поэзия — всегда революция, а
народная революция — всегда поэзия. Убийцы хорошо понимают это единство поэзии
и революции, и поэтому они убили и Неруду, и Альенде. В этом была кровавая
закономерность, ибо у всемирной хунты нет философских аргументов, их
единственные аргументы — это танки, давящие свободу, бомбы, разрушающие здания
надежды, костры из книг, сжигающие вечные ценности.
Но бронированные и даже атомные аргументы — доказательство не мощи, а
доказательство моральной нищеты, хищненькой слабости, лишь надевшей железное
забрало силы.
Иногда скептики, называя таких людей, как Неруда, мечтателями, говорят, что они
пребывают во сне и не видят реальности.
На самом деле реальность истории — это и есть благородные рыцари
возвышенного образа революции, а так называемая реальность сегодняшнего
торжества хунты есть просто-напросто страшный сон, который в конце концов пройдет
навсегда. Можно сменить правительство, но нельзя сменить народ.
Неруду хоронили под пение «Интернационала»— гимна тому делу, которому отдал