Талисман
Шрифт:
Колеса «эльдорадо» с хрустом катились по гравию. Изнутри слышались приглушенные поляризованными стеклами звуки «Криденс». «Люди, знающие мое волшебство, — пел Джон Фогерти, — наполнили страну дымом».
«Кадиллак» остановился перед широкими дверями. За ними была тьма. Фары погасли, из выхлопной трубы била тонкая струйка дыма; оранжевые огни мерцали.
Здесь, на закате дня.
Здесь:
Здесь и сейчас.
Салон лимузина был освещен слабым неровным светом. Талисман вспыхивал, но его свечение было слабым, лишь немного ярче
Ричард повернулся к Джеку. Его лицо было бледным и испуганным. Он сжимал в руках книгу Карла Сагана, скрутив обложку так, как прачка, выжимая, скручивает простыню.
Талисман Ричарда, подумал Джек и улыбнулся.
— Джек, ты хочешь…
— Нет, — сказал Джек. — Подожди, пока я не позову.
Он открыл правую заднюю дверцу, начал выходить из машины, потом снова посмотрел на Ричарда. Ричард сидел, забившись в угол, сжимая книгу в руках. Он выглядел ужасно.
Не задумываясь, Джек на секунду вернулся назад и поцеловал Ричарда в щеку. Ричард обнял Джека. Потом отпустил его. При этом никто из них не сказал ни слова.
Джек стал подниматься по ступенькам в холл… но потом повернул направо и подошел к железным перилам. За ними был спуск к берегу. Вдали, на фоне темнеющего неба, виднелось колесо обозрения парка «Аркадия».
Джек повернул лицо на восток. Ветер, проносящийся сквозь ветви деревьев, поднял волосы с его лба и откинул их назад.
Он держал шар, вытянув вперед руки, словно предлагая его океану.
21 декабря 1981 года мальчик по имени Джек Сойер стоял там, где встречаются вода и земля, в руках его покоился какой-то предмет; он смотрел на спокойный Атлантический океан. В этот день ему исполнилось тринадцать лет, но он не вспомнил об этом. Он был исключительно красив. Его темные волосы были длинными, возможно, даже слишком длинными, но морской ветер откинул их назад с красивого и чистого лба. Он стоял там, думая о своей матери и о комнатах в этом отеле, в которых они жили. Включит ли она свет? Он надеялся, что да.
Джек повернулся, глаза вспыхнули в свете Талисмана.
Лили шарила по стене дрожащей исхудалой рукой в поисках выключателя. Она нашла его и включила свет. Любой увидевший ее в этот момент поспешил бы отвернуться. В последнюю неделю рак начал спешить, словно чуя, что приближается нечто, способное испортить ему удовольствие. Лили Кевинью весила теперь семьдесят восемь фунтов. Ее кожа стала болезненно-желтой. Коричневые круги под глазами стали смертельно-черными; сами глаза смотрели из глазниц измученным умным взглядом. Ее грудь исчезла. Плоть на руках исчезла. На ягодицах и бедрах появились пролежни.
Но это было не все. В течение последней недели она заболела еще и пневмонией.
В ее истощенном состоянии она была первейшим кандидатом на любое респираторное заболевание. Она могла заболеть и при лучших обстоятельствах… а сейчас тем более. Батареи в «Альгамбре» перестали давать тепло несколько дней назад. Она не знала точно, как давно — время стало для нее размытым и неопределенным, как и для Джека в лимузине. Она знала только то, что тепло пропало в ту же ночь, когда она пробила рукой стекло, прогоняя чайку, похожую на Слоута.
После этого «Альгамбра» стала пустым и холодным склепом, в котором она скоро умрет.
Если все происходившее в «Альгамбре» было делом рук Слоута, то он постарался на славу. Все ушли. Все. Не было горничных с их скрипучими тележками. Не было насвистывающего уборщика. Не было клерка. Слоут положил их всех в карман и унес с собой.
Четыре дня назад, когда она не нашла в комнате еды, чтобы удовлетворить даже свой птичий аппетит, она встала с постели и медленно пошла к лифту. Она взяла с собой в эту экспедицию стул, попеременно то садясь на него, чтобы передохнуть, то используя для опоры. Ей потребовалось сорок минут, чтобы преодолеть сорок футов коридора и добраться до дверей лифта.
Она несколько раз нажала на кнопку вызова, но лифт не пришел. Кнопка даже не загорелась.
— Вот черт, — хрипло пробормотала Лили, а потом медленно преодолела двадцать футов до лестницы. — Эй! — крикнула она вниз и, закашлявшись, рухнула на стул.
Они могли не услышать мой крик, но они наверняка должны были услышать мой кашель, подумала она.
Но никто не пришел.
Она крикнула еще раз, потом еще, и снова у нее начался приступ кашля. Она пошла обратно по коридору, который казался длинным, как шоссе в Небраске в ясный день. Она не рискнула спуститься по лестнице. Она могла не подняться по ней назад. Внизу никого не было, ни в холле, ни в кафетерии — нигде. И телефоны не работали. Во всяком случае, телефон в ее комнате не работал, и она не слышала ни одного звонка во всем этом старом мавзолее. Игра не стоит свеч. Она не хотела замерзнуть до смерти в холле.
— Джеки, — пробормотала она, — где ты…
Она снова закашлялась и упала в обморок, уронив на себя стул. Она пролежала на холодном полу около часа, и, вероятно, именно тогда пневмония поселилась в ее теле по соседству с раком. Эй, большой Р.! Здесь есть новенькие! Можешь называть меня большая П.! Мы побежим наперегонки!
Каким-то образом она вернулась в комнату и с того момента существовала в спирали лихорадки, прислушиваясь к своему дыханию, становящемуся все громче и громче, пока ее воспаленный разум не начал представлять легкие в виде двух ржавых сосудов, в которых гремело множество связанных цепей. Но она еще не сдавалась — не сдавалась потому, что часть ее разума была наполнена безумной уверенностью в том, что Джек вернется.
Кома начинала затягивать ее, как водоворот. Грохот цепей в ее груди стал длинным, сухим выдохом — Хахххххххххх…
Потом что-то вырвало ее из этой спирали и заставило искать в холодной темноте выключатель. Она выбралась из постели. У нее не было достаточно сил для этого, и доктор посмеялся бы над такой идеей. Но она смогла, хотя дважды падала и наконец встала на ноги. Она поискала рукой стул, нашла его и двинулась через комнату к окну.
Лили Кевинью, Королева Пчел, исчезла. Остался ходячий ужас, съеденный раком, сожженный лихорадкой.