Таллиннский переход
Шрифт:
Между тем финские катера, чуть подправив курс после разворота влево, столь же стремительно кинулись на «Аэгну» и теплоход «Андрей Жданов». «Три катера противника! Курсовой 15 левого борта!» — срывающимся голосом снова прокричал сигнальщик. Катер «МО», идущий с правого борта «Аэгны», обрезав нос плавбазы, устремился наперерез финнам. За ним, чуть отстав, полным ходом пошел второй охотник. Расстояние между сближавшимися катерами молниеносно сокращалось.
На «Аэгне» затаили дыхание: чем кончится этот бой двух малых охотников против трех торпедных катеров противника? Но, верные своей тактике, финны неожиданно отвернули и скрылись на север к опушкам родных шхер, чтобы дозаправиться топливом, принять торпеды и подождать более удобного случая. На «Аэгне», приветствуя возвращающиеся катера, кричали «Ура», махали руками и фуражками. Радченко посмотрел на часы: пора уже возвращаться за своими
Мысли старшего лейтенанта были прерваны сигналом воздушной тревоги. Четыре пикирующих бомбардировщика, появившись со стороны южного берега, описывали круг прямо над «Ждановым» и «Аэгной». Неожиданно разделившись, они ринулись в атаку: двое — на «Жданов», двое — на «Аэгну». Бомбы рванули далеко по правому борту и, когда «Жданов» и «Аэгна», выходя из крутой циркуляции влево, ложились на курс, бомбардировщики, разочарованно ревя моторами, уже уходили на юг.
Радченко приказал передать семафором на «Жданов»: «Следовать по курсу! Иду на спасение людей к танкеру!» На «Жданове» еще не успели отрепетовать сигнал, как тревожные свистки и крики сигнальщиков возвестили о новом воздушном налете. На этот раз семерка «юнкерсов» приближалась с северо-западного направления. Шесть из них ринулись на «Жданов», а один пикировщик, включив для устрашения сирены, стал, как ястреб, падать на «Аэгну». Рванув телеграф на себя, Радченко приказал положить руль право на борт. Бомба грохнула метрах в двадцати слева по носу. Судно рвануло, нос до самой рубки накрыло волной, положившей плавбазу с борта на борт. Стараясь удержаться на ногах, Радченко успел заметить, как шестеро пикировщиков, построившись кольцом, кружатся над «Ждановым», поочередно пикируя на беззащитное судно. Стена воды от близких разрывов авиабомб закрыла плавучий госпиталь. Сердце у Радченко сжалось. Если «Жданов» с таким количеством раненых на борту будет утоплен, спасти не удастся никого — на «Аэгне» нет ни одной шлюпки...
24 августа 1941, 19:00
Увидев шестерку «юнкерсов», кружащуюся в зловещем хороводе над его судном, капитан-лейтенант Елизаров в какой-то момент подумал, что это уже конец. В предыдущих атаках он делал возможное и невозможное, чтобы уклониться от авиабомб, и ему удалось избежать прямых попаданий. Но и близкие разрывы авиабомб наделали много бед. «Жданов» получил 38 пробоин, обе перевязочные были разрушены, вспыхнул крупный пожар, который удалось потушить с большим трудом. На верхней палубе многие были убиты, многих выбросило за борт, многие выбросились сами. Не выдерживали нервы у измученных людей, когда очередной пикировщик, ревя моторами и воя сиренами, стремительно падал на госпитальное судно, поливая его огнем из пушек и пулеметов, а затем, сбросив бомбу, с воем выходил из пике почти на высоте мачт парохода.
Спасало, ох как спасало то, что не было у немцев на Балтике опытных морских пилотов, что заходили они в атаку по одному из кольца, давая возможность маневрировать. А умели бы они, как японцы и американцы, по четыре с разных курсовых, тогда — крышка, тогда никуда и не сманеврируешь. Впрочем, ни японцы, ни американцы все, что умели, еще в бою не испытали, а вот перебрось немцы свою знаменитую 33-ю эскадру «штукасов» из Средиземного моря на Балтику, то, как не кошмарны были потери и без того, вообще страшно подумать, что могло бы произойти...
Первый «юнкерс», вывалившись из «кольца», заваливаясь на крыло, стал падать на «Жданов». Захлебывались огнем пулеметы на охотниках, но их огонь был совершенно неэффективен. Наметанным глазом капитан-лейтенант Елизаров заметил, что неправильно выбрал немец точку завода и бомба упадет за кормой. Не сбило бы только руль и не повредило бы винты. Елизаров скомандовал самый полный вперед, начав циркуляцию влево, чтобы защитить корму от прямого гидравлического удара. Как он и предполагал, бомба взорвалась справа по корме метрах в тридцати. Судно рвануло, закорёжило, казалось, подбросило из воды, и «Жданов», как испуганный конь, стал быстро набирать ход, на этот раз описывая циркуляцию вправо.
Вторая бомба рванула метрах в десяти от правого борта. С визгом застучали по палубам и надстройкам осколки, застонали изрешеченные борты, пароход резко повалило на левый борт. Уже не стоном, а каким-то общим всхлипом отозвалась стоящая на палубах толпа легкораненых и пассажиров. «Жданов» почти лёг на левый борт, и Елизарову показалось, что пароход уже не выпрямится. Он видел, как, сорвавшись с палубы, катятся за борт десятки людей: живые вперемежку с мертвыми и умирающими.
Судно еще лежало на левом борту, когда очередной пикировщик с предельно малой высоты сбросил третью бомбу. Бомба была нацелена точно и наверняка попала бы прямо в середину палубы, находясь корабль на ровном киле. Но «Жданов» продолжал мучительно долго лежать на левом борту, и взрыв бомбы пришелся метрах в семи от почти вертикально стоящей над водой палубой парохода. Взрывом в нескольких местах проломило палубу, захлестнуло водой дымовую трубу, снесло за борт уже разбитые в предыдущих налетах спасательные шлюпки левого борта. Но ударная волна сделала и доброе дело. Судно стало медленно выпрямляться, стало на ровный киль и повалилось на правый борт. Находившиеся на палубе люди, представляющие из себя уже одну бесформенную, мокрую, черную воющую массу, стали сползать на противоположный борт. Просто чудо было, что из них еще кто-то ухитрился уцелеть и удержаться на палубе. На мостике все были сбиты с ног. Неуправляемое судно вильнуло вправо, разворачиваясь поперек волны и тяжело раскачиваясь с борта на борт.
Вскочив на ноги, капитан-лейтенант Елизаров бросился к штурвалу. Кровь заливала ему глаза. Видимо, он обо что-то ударился головой, но в горячке этого не почувствовал. Рулевой и вахтенный штурманы лежали в углу ходовой рубки то ли мертвые, то ли оглушенные. По переговорной трубе Елизаров справился, как дела в машине. Ему спокойно ответили, что все в порядке. Корпус держит, подводных пробоин нет. То, что «Жданов» какое-то время никем не управлялся, дрейфуя по воле ветра и волн, видимо, сбило немецких пилотов с толку. Три бомбы одна за другой упали далеко по носу с правого борта. С удовлетворением глядя, как оседают столбы воды от разрывов авиабомб, и ощущая, как послушно судно реагирует на все движения руля, Елизаров впервые с момента налета попытался представить себе, что творилось несколько минут назад в операционных, перевязочных, в палатах и коридорах, набитых тяжелоранеными...
Хирург Богаченко не помнил, сколько он пролежал без сознания. Очнулся он от острой боли в затылке. Перед глазами плыли какие-то красные и синие пятна. Чей-то голос, очень далекий, как ему показалось, спрашивал, как он себя чувствует и может ли встать. Память, медленно пробиваясь через раскалывающуюся от боли голову, восстанавливала картину того, что произошло.
С момента выхода из Таллинна Богаченко не отходил от операционного стола. Раненые шли конвейером. Единственной анестезией была водка. Сестры давали стакан водки раненым минут за десять до операции. Затем два санитара-матроса клали раненого на операционный стол, один наваливался ему на ноги, второй прижимал к столу голову и руки. Два других матроса поддерживали Богаченко, и он приступал к операции. Раненые заходились криком от боли. Это было хорошо: крик — лучшая гарантия от шока. Богаченко не реагировал на крики. Кричали оперируемые, кричали и стонали те, кому уже была сделана операция. Они лежали на тонких, пропитанных кровью, гноем и мочой матрицах, а некоторые и прямо на палубе — живые, еще живые и уже умершие.
Осколки и пулеметные трассы, пробив без труда тонкие переборки, искромсали почти всех находящихся в операционной. Богаченко уцелел чудом, двое его ассистентов были убиты. Вспыхнул пожар. В густом дыму Богаченко выскочил из помещения. Плотный дым стоял в поперечном коридоре. Казалось, что весь теплоход охвачен огнем. В дыму метались матросы пожарного дивизиона. Мощные струи воды сокрушили остатки операционной, обмыв трупы только что прооперированных Богаченко. Теплоход дрожал, грузно раскачиваясь. В дыму слышался голос начальника госпитального судна Лещева, отдающего распоряжения медперсоналу. Судя по его командам, и вторая операционная была также разрушена. Разбиты были перевязочные и пункты первой помощи.
Богаченко выскочил на верхнюю палубу. Жадно глотнул сырой воздух, успев заметить, что почти все корабли конвоя сгрудились у какого-то тонущего корабля. Подбежавшая медсестра, радостно выразив свое удивление по поводу того, что Богаченко остался жив, сказала, что его ищет Лещев.
Решительный и энергичный начальник госпиталя уже разворачивал в нижних помещениях новые операционные и перевязочные пункты. В помещениях еще стоял дым, пахло горелой краской и горелым мясом. Медсестры и санитары проверяли оставшихся в разбитых операционных. Это было чудо войны, что хоть кто-то из них еще был жив. Палубой ниже Богаченко встретил Лещева. Доктор был мрачен, измазан в копоти и крови. Обе установки по переливанию крови разбиты, сообщил он, погибло много лекарств и медикаментов. Кончается перевязочный материал. Кровь на повязках разлагается, увеличивается опасность заражения. Нужно спасти, кого можно еще спасти. Кислород, кислород! Больше использовать кислород... и спирт.