Там, где была тишина
Шрифт:
Сотни рабочих в белых, красных рубахах, а то и просто обнаженных до пояса, принялись разбирать завал…
Вот Солдатенков, поднявшись во весь свой могучий рост, подхватывает валун размером в верблюжью голову и плавным движением перебрасывает его в руки стоящего наготове рабочего своей бригады, туляка Ярославцева. Из рук Ярославцева валун перелетает в руки полтавчанина Данилы Приходько, от него — в тонкие, но сильные, жилистые, загоревшие до черноты руки китайца Гао Мина. Тот с силой отбрасывает его в сторону.
Издали наблюдает Ченцов. Его хитрое сморщенное лицо еще более сморщилось. Он быстро прикидывает в уме, что хорошо и что плохо в такой организации работы, и решает последовать примеру Солдатенкова. Камни беспрерывным потоком летят из рук в руки, за-тем с грохотом откатываются в сторону.
— Даешь! — кричат рядом в «восточной» бригаде. — Даешь! Взяли!
Эта группа рабочих во главе с Солдатенковым сдвигает с места огромный камень. Общими усилиями подкатывают его к краю откоса, и он скатывается вниз, поднимая густую пыль.
Наталья раскраснелась, как заря. Ее лицо покрыто капельками пота, ко лбу прилипли прядки белесых, выгоревших на солнце волос. Макарову почему-то становится жаль ее. Он вспоминает, как плакала, как билась она, напуганная фалангой.
«Все храбрится да храбрится, — думает он. — А нелегко ей здесь, вдали от родной хаты. Далеко забралась девчонка. Небось, не раз о родной маме вспоминала да в подушку плакала. Но молчит и вида не показывает. А вот тогда вечером все и прорвалось».
— Возьми нивелир, — говорит он ей строго, — нужно дать отметку. Как бы мы лишку не перебрали.
Наталья смеется.
— Ого, здесь еще до лишку метра полтора будет. Намахаемся.
— Ничего, ничего, — подтверждает свое распоряжение Макаров. — Дай отметку, поставь колышки.
— Есть, — кричит Наталья, тыльной стороной руки размазывая на лице грязь. — Есть, товарищ начальник!
Гремят и гремят камни, напоминая шум водопада. А солнце уже высоко. Над головой почти белое небо. Лишь где-то вдалеке, над зубцами гор, висит маленькое, похожее на джейрана, облачко.
Макаров смотрит на солнце. Уже прошло полтора часа с начала работ.
— Перекур! — командует он, стараясь перекричать грохот падающих камней.
Перерыв! Можно выпрямиться и расправить спину. Только сейчас все почувствовали тяжесть проделанной работы. Ах, как приятно постоять несколько минут, ничего не делая, блаженно улыбаясь и поглядывая вокруг, — ого провернули!
На пригорке уже задымил костер Агафьи Силовны, потомственной поварихи, варившей борщи и каши для сотен строителей дорог на протяжении многих лет.
Ну, что ж, и сегодня сварит она жирный суп из баранины. Пожалуй, можно будет обойтись одним блюдом. В крайнем случае, для дорогого человека добавочка обеспечена. Недаром возле нее уже кружится долговязый Симка в своей красной футболке.
— Вот вам саксаульчик, Агафья Силовна. А вот вам дикий чесночок для приправы.
— Эгей! — кричит кладовщик Борисенко, тоже не избежавший «мобилизации» на участок. — Вон Червона Армия нам на подмогу йде! — Он указывает смятым в руке картузом в сторону станции. Там действительно что-то маячит вдали, кажется всадники.
— У меня зоркий глаз. Недаром полком командовал.
Макаров поднимает на него удивленные глаза.
— А как же, — словно не замечая удивления, продолжает «кладовщик его величества», лихо разглаживая свои запорожские усы. — Лейб-гвардии пехотным полком. Командиришко у нас был генерал фон Флюгер — худенький, тощий такой, как ощипанный цыпленок. И голосок по комплекции, вроде комариного. А я у него, значит, в денщиках состоял. И он без меня ни шагу. Вот полк на занятиях отойдет от него шагов на пятьдесят, кричит мой генералишка, кричит, аж синий станет. Никакого толку. Полк марширует дальше. «Борисенко, — хрипит генерал, — давай им, чертям, команду». И я, значит, сразу богатырским голосом: «Слушай, мою команду, полк, кругом!» И все как один делают выпад правой ногой, поворот через левое плечо и левой ногой — хлоп! Как на картинке.
Вокруг смеются.
— Полком командовал, молодец!
— А как насчет женки, генерал на помощь не звал?
А тем временем к завалу на рысях подходит взвод пограничников. Впереди мчится на коне лихой комвзвода с кубиком в петлице. Вот он подскакал к рабочим и, найдя глазами Макарова, останавливает своего коня. Красиво выгнувшись в седле, докладывает:
— Товарищ прораб! Взвод Н-ской заставы прибыл в ваше распоряжение. Командир взвода Кошевой.
— Спасибо, товарищи, — волнуясь отвечает Макаров. — У нас сейчас перерыв.
— Спешиться! — командует взводный. — Оправиться, закурить!
И вот уже спешились лихие кавалеристы. Кони отведены в сторону, бойцы смешались с рабочими, и где-то уже послышался певучий голос родной гармонии.
— Плясовая!
Раздался круг, а выходить некому. Все ждут почина. Ну-ка, смельчак, выходи быстрее. Не томи душу.
Что-то больно ярко разгорелись глаза у бородатого молодца в лаптях. Уж не он ли откроет пляску?
Так и есть! Хлопнул парень ладошами, притопнул ногой, шевельнул плечами и выскочил на середину круга. Пошла плясать бывшая смоленская губерния. Пошла откалывать коленца, да не просто, а с частушечкой:
— Ох-ти, ох-ти, Девка в кофте, Всех милуйте и цалуйте, А мою не трогте!Взрыв хохота. А тем временем на площадку вылетает ладная Маруся из бригады Солдатенкова.
Крутнувшись так, что алым кругом взлетела юбка, обнажая выше колен ноги, она на секунду замерла, топнула каблуком и запела высоким звонким голосом:
— Ах, дорога ты, дорога, Горная, шоссейная, Полюбите меня, хлопцы, Я еще ничейная.И снова под восхищенные крики и топот завертелась юлой, словно какая-то волшебница, на одной ноге, поблескивая черными угольками возбужденных глаз.
«А ведь сколько тут разных людей, — думает Макаров. — И разве всех узнаешь, кто они? Вот десятки раз проходил мимо этой девицы и внимания не обращал, работница и все. А ведь это талант настоящий». Он озабоченно взглядывает на солнце и, приложив к губам трубкой свернутую газету, кричит:
— Приступить к работе!
Маруся вылетает из круга и, словно сильно закружилась ее вихрастая, шальная голова, на какое-то мгновение припадает к широкой груди Солдатенкова. Тот ласково и несколько недоуменно отводит ее от себя и уже шагает к лежащим перед ним камням. Эх, другая ранила сердце рязанца, о другой думает он дни и ночи, попыхивая козьей ножкой. Чуть раскосые глаз-а на смуглом лице, длинные шелковистые ресницы, между которыми вспыхивает чудесный уголек, босая ножка, словно выточенная из чистого золота, — все это стоит перед ним, как волшебное виденье.