Там, где была тишина
Шрифт:
Юлия посмотрела на него долгим загадочным взглядом.
— А ты помнишь сказку об оловянном солдатике?
— Опять эта сказка, — подошел к ней Макаров. — Зачем она тебе?
— А ты вспомни ее хорошенько. Вспомни, как горячо полюбил бедный солдатик свою сказочную балерину на одной ножке. Вспомни, что за ней он был готов броситься в огонь. Или ты забыл?
— Нет, не забыл. Я помню все.
Юлия прислонилась к нему плечом.
— Завтра, прости, сегодня в восемь часов утра я уезжаю в Москву. Ты понял меня?
— Понял…
— Ну, а теперь прощай… или, вернее, до свиданья.
Она поднялась на цыпочки и поцеловала его в щеку…
Макаров вышел и все время, пока он спускался по лестнице, чувствовал на себе взгляд пожилой женщины, сидящей у ярко освещенного столика.
— Восемь утра, восемь утра, — твердил он, шагая по темной улице. — Но куда же мне деваться сейчас?
И вдруг он вспомнил о квартире, в которой они жили с Черняковым. Не прошло и десяти минут, как он был у хорошо знакомого ему домика с глиняной крышей, на которой рос какой-то бурьян.
Окна были освещены. Из открытой форточки было слышно песню. Макаров подошел поближе и заглянул в окно.
На широкой кушетке полулежал Черняков, держа в руке гитару. Он пел. Возле него, склонив к нему на колени голову, сидела Алена. У столика, заставленного бутылками, он увидел еще одну девушку, незнакомую ему.
Из форточки лилась песня:
— И в этот час пурпурного заката, Где синевой обрызганы цветы, Ах, где же ты, желанная когда-то, Ах, где же ты, родившая мечты?Странно: глядя на эту уютно обставленную и залитую светом комнату, Макаров почему-то сразу же вновь представил себе мрачный барак, заставленный топчанами, изнуренные лица рабочих, и ему до боли, до ломоты в висках захотелось оказаться сейчас же, вот в эту же секунду, там, среди них, на своем месте.
— В восемь утра, — повторил он отвердевшими губами.
…В восемь утра. А ты помнишь сказку об оловянном солдатике?
А в комнате уже звучала новая песня:
— Ты едешь пьяная, такая бледная, По темным улицам совсем одна. Тебе мерещится дощечка медная И штора синяя его окна.Макаров тихонько отошел от окна и побрел по направлению к вокзалу…
СУББОТНИК
Когда упомянешь это слово, всегда в памяти возникает известная картина, на которой Владимир Ильич изображен поднимающим вместе с другими тружениками большое тяжелое бревно. «Великим почином» назвал Ильич эти массовые выходы народа на работу, не оплачиваемую никакими нарядами, и тем не менее такую, что окрыляла она самых бескрылых, зажигала самых холодных.
И уж, конечно, теперь всем понятно, что не только тяжелые бревна поднимал в те незабвенные дни Владимир Ильич, но и всю нашу великую страну от края до края!
На первый субботник, объявленный на стройке для подготовки скалы к взрыву, вышло совсем мало людей, только одни комсомольцы. Те же, кто не занялся постирушкой или каким другим неотложным делом, ушли на неурочную работу по строительству плавильного цеха, — как ни говори, — там и платят лучше, да и почувствовали уже люди другого хозяина. Дороге скоро конец, а плавильный цех только начинает работу. Будет производить серу.
Комсомольцам предстояла трудная работа. Нужно было в десяти или в двенадцати местах, у основания скалы, пробурить, прорыть или прогрызть (как хочешь!) длинные цилиндрические отверстия, так называемые шпуры.
Эти шпуры заполнят аммоналом, взрыв которого должен раздробить скальный массив.
Разделились по два человека. Солдатенков работал с Люсей.
Вася Сокол — с Марусей Цветковой, Серафим (повезло же человеку!) — с Дусей, в общем каждый брал себе в напарницы девушку, которая выполняла подсобную, более легкую работу.
Специальных отбойных молотков на стройке не было. Работы производились по-кустарному — ломами, специально подготовленными стальными трубами, кувалдами и молотками.
Вот берет, например, Сергей Солдатенков кусок стальной трубы, приставляет к скале и колотит кувалдой. Труба заполняется каменистой крошкой. Ее нужно выбить. Этим занимается Люся. Она повязала лицо каким-то прозрачным платком, но осколки все равно порезали щеки, и платок во многих местах пропитался кровью.
Солдатенков мрачен.
Все не идет у него из головы то золотое чудо, что возникло перед ним в конторе. Где она, красавица?
Сколько вечеров скитался он у высоких глинобитных стен в надежде увидеть ее, царевну из сказки. И все напрасно. Только один раз зазвенел чей-то родниковый, хрустальный голос. Он мог принадлежать только ей. И такая душевная боль, и такая тоска была в этом голосе, что хотелось перепрыгнуть через высокие стены и унести ее оттуда, тонкую, нежную.
Его мысли переключаются на другое. Сегодня утром, открыв свой чемоданчик, он обнаружил записку, написанную крупными печатными буквами. Вот что было в ней:
«Скалу не взрывай, бери Маруську и сматывайся, мой совет».
И больше ничего, ни даты, ни подписи.
Подумав немного, он изорвал записку и никому ничего не сказал.
Вот уж, нашлись советчики.
Солдатенков встряхивает головой, чтобы сбросить с лица крупные капли пота.
Люся смотрит на него с испугом. Он работает без отдыха. Прямо одержимый какой-то!
— Иди, отдыхай, — вполголоса бросает он девушке. — Небось устала. Я немного один поковыряюсь.