Там, где нас есть
Шрифт:
И они развелись. Малка уехала в Канаду, к науке и простору, а Зэев остался у Ошрат, которая, кажется, с ним вполне стерпелась и жалела его. И ворчала на свою дочь, что никуда это не годится, бросает мужа и тащится с детьми невесть куда, и что тебе в науке, кому от нее счастье, тоже мне наука, да я в два раза лучше тебя знаю, как с детьми обращаться, вон они какие здоровые и веселые… Но Малка все ж уехала.
Вот так. Евреям вечно не сидится на месте. Страсть. Горячие ветры равнин и холмов сообщили их крови какую-то запредельную страстность, даже истовость. Буквально во всем. Со стороны это может показаться примитивным из-за такой вот избыточности. Какая-то постоянная, слегка нелепая драма сопутствует им, какая-то сверхмотивированность.
Ну и что дальше? Дальше Зэев переехал из Реховота на север страны, в какой-то кибуц, который затевал развивать компьютерные технологии и нуждался в специалистах со связями в большом мире, погрузился в новое большое дело, вокруг кипела обычная, избыточная в проявлениях израильская жизнь. Кажется, он общался по телефону только с детьми, ну и позванивал в Реховот Ошрат. О Малке он не говорил ни с ней, ни со своими родителями. Мать пыталась что-то рассказать, однако Зэев мягко, но недвусмысленно дал понять, что не стоит, и вроде б к этому больше не возвращались. Дурацкое положение их развода узаконилось, устоялось и стало нормой. Так все какое-то время и шло, когда я об этом узнал.
— Да, кстати, ты слышал, что Селзнеры опять вместе?
— Что?! Нет!
— Да, Малка с детьми вернулась из Канады, они теперь живут на севере. Зэев большой человек в хайтеке, а Малка преподает в Хайфе.
— О Господи, они ненормальные, эти двое!
Малка отправила ему на электронную почту рисунок Йони, где они оба, Малка и Зэев, нарисованы под деревьями. Малка под кленом и Зэев под оливой. Зэев позвонил в Канаду и сказал, что он, кажется, ранен, не хочет ли она привезти ему книги, а то тетя неважно себя чувствует…
Израильская вечеринка в начале осени. Во дворе стоит мангал, Зэев носит охапками из холодильника в доме вино и пиво, Малка сидит под оливой и режет помидоры, время от времени оборачиваясь к манежу, в котором среди цветных мячиков и плюшевых медведей ползает их дочь. Среди мягких и каких-то грустных линий гор на юге скорей угадывается, чем видится оранжево-розовое закатное отражение солнца в водах Кинерета. Гости жуют, пьют, треплются о политике, пританцовывают под музыку по радио. Такие нормальные израильские развлечения при большом скоплении народу. Вся жизнь у нас так, при большом скоплении народу.
Я сижу рядом с Ошрат и киваю, почти не слушая ее рассуждения. Да ей и не надо, она таким способом приводит мысли в порядок, ей не нужен собеседник, ей не нужен слушатель, ей нужно присутствие. Она не может приводить мысли в порядок в одиночестве. Мы оба блаженствуем, она со своим кофе и разговором, я со своим вином и закатным Кинеретом далеко внизу. Мы среди наших друзей, чего нам еще?
Стоп. Погоди-погоди, Ошрат, что? Я говорю, медленно повторяет мне она, никуда не годится, сколько головной боли, таскают детей по всему миру, женились-разженились, надо было ей выходить замуж за нормального израильского парня, как Эзра, Шмулик… или как ты.
Я давлюсь вином, кашляю, по щекам текут слезы. Ошрат с ворчанием хлопает меня по спине. Подняв голову от манежа, на меня смотрит Малка. Зэев, остановившись с бутылками в руках, смотрит на меня, a я кашляю от этого внезапного удушья, и слезы у меня текут и текут.
Еда что надо!
Катьке
Когда мы сюда приехали, местное население уже вполне себе представляло, с кем имеет дело, в отношении нас на многое не рассчитывало, поэтому мы не застали взволнованных и радостных встреч аборигенами, визитов соседей и добровольцев с целью помощи в привыкании и обзаведении. Зато не застали и дурацких расспросов вроде «правда ли в России всегда зима и совсем нету по этой причине холодильников?». И наивных разводок почти не застали. Много мы чего не застали, привыкали и обзаводились сами, сами знакомились с соседями, сами обнаружили, что находимся во в целом доброжелательном и незлобивом месте.
Застали зато уже сходящий постепенно на нет, a тогда еще традиционный вопрос аборигенов к новоприбывшим из России: «Еш ба-арец охель тов?» (Дословно: есть ли в этой стране хорошая еда? А в контексте: хороша ль еда в Стране?) Объяснять тонкости взимоотношений еды, наличия денег и слабого знания, где, чего и в каком виде продается, было лень, и мы коротко и честно отвечали: «Да-а, есть. Еда в порядке!» — отвечали мы.
Да чего там, еда и в самом деле была хороша и доступна, заработать на нее не составляло труда, море фруктов, короче, с едой в Израиле был порядок, и это радовало после постоянных в последние предотъездные годы опасений, что на нее не хватит денег или она может прекратиться. Опять же водка была по смехотворной цене, и ее не страшно было пить. Опять же пиво дешевое и годное на вкус. Фрукты почти даром и круглый год. Впрочем, уже говорил об них.
— Еш ба-арец охель тов! — отвечали мы бодро и посмеивались про себя над аборигенами, такими примитивно-незамысловатыми с их вопросами о еде и удовлетворенностью нашими согласными ответами. Мы посмеивались и поглядывали на них с горних высей наших когдатошних музыкальных и математических школ, последующих вузовских дипломов и последипломных «приличных» должностей, мы такие все из себя продвинутые посетители музеев, и театров, и выставок, и концертов знаменитостей, гордящиеся (не без оснований) причастностью к великой державе и великой культуре. Посмеивались над их способом одеваться в неглаженое и обуваться в сандалии.
— А как они на тротуаре сидят, вы видели?
Дураки.
А они, в свою очередь, посмеивались над нашими университетскими дипломами, наличие которых не совмещалось у них в головах с неумением говорить ни на одном языке, кроме великого и могучего, посмеивались над нашим чувством причастности к великим культурам, не побывавших притом ни в одной стране мира, кроме той, где родились, и над нашей предполагаемой продвинутостью в отвлеченных науках в сочетании с беспомощностью в обращении с банкоматом и счетом за воду. Посмеивались над нашей манерой пасти детей почти круглосуточно. Они-то в массе своей закончили только среднюю школу, зато побывали в самых разных странах и говорят на нескольких языках, даже по-русски честно пытаются. А дети у них свободно шляются где попало, даже и в темное время, чего им сделается.
— А вы видели, как они одеваются, эти русские? Как будто на прием идут.
И что?
Да ничего. Кто-то в ностальгическом опупении влился в маленькую Россию внутри Израиля. Со своими детсадами, парикмахерами, ресторанами, магазинами, докторами и таксистами, с приличными и культурными знакомыми. С собственной шпаной и мафией, телевидением и газетами, с пенсионерами, демонстративно корчащими рожу, когда к ним пытаются обратиться на иврите. Кто-то плюнул на какую-либо Россию и двинул жить в еврейской стране, отрастил бороды, переименовал себя и детей, обзавелся постоянным местом в ближней синагоге, запретил в доме говорить по-русски и выкинул к чертовой матери привезенные русские книги. И делает теперь вид, что он не из нас.