Там, где нас есть
Шрифт:
Через пару недель является он опять и говорит, что все готово и он договорился с сантехником, он трубу перенесет, с тебя, господин Борух, полштуки шекелей.
Э-э-э-э-э, не понял? Ну как же, он говорит, ты ж собираешься канализацией на кухне пользоваться? Собираюсь, говорю, но трубу-то ты переносишь у себя на кухне, твоя идея, мне она ничего не печет. Моя идея, не спорит сосед, тоже, между прочим, довольно смирный по жизни, но заплатить надо пополам, поскольку выше труба уже твоя.
Тут я понял, что анекдоты об экономности выходцев из Ирана, по-нашему парсим, содержат в себе толику правды. Немалую толику правды даже.
Чтоб не отнимать время, скажу, что трубу мы все-таки потом перенесли, обошлось мне это в три сотни, и, беря эти три сотни, он мне сказал раз двадцать, что исключительно из любви ко мне и желания сохранить добрососедство он не подал на меня в суд. Ну ладно, он же парси, чего с него взять.
В общем, сон улетучился, стоит передо мной госпожа Мадждали и хочет чего-то на минуточку, связанное с электричеством. Ну пойдем, пойдем, говорю ей и делаю приглашающий жест рукой, поскольку на иврите бабуля ни здрасте ни до свидания. Совсем то есть. Как прямо из Бердичева приехала.
В щитке был непорядок. Предохранители упали, а поднятые не хотели так оставаться и снова падали как подкошенные.
— Непорядок, — говорю я госпоже Мадждали, чтоб она была здорова, а то она сама не видит, что дела хреновые. Иллюстрирую качанием головой и поджиманием губ.
Она с готовностью соглашается и исполняет короткую арию на фарси.
Ладно, пойдем поглядим, что у нее там включено. Вроде ничего. Так-так. Опять пытаюсь придать предохранителям боеготовный вид. Нет, не хотят браво торчать вверх, сволочи, что ты будешь делать, не их день.
Она мне опять щебечет что-то, невнятное мне, делая ничего не поясняющие жесты.
И этот танец с саблями продолжается минут десять. Такой вот у нас происходит диалог путешественника Миклухо-Маклая с папуасом, причем каждый уверен, что папуас — это не он.
Хорошо, думаю, и вслух произношу: «Хорошо». Кивает согласно, знает, значит, такое слово. Говорю ей, сопровождая жестами:
— Тут. Ждать. Я щас.
Подкрепляю слова жестом и двигаю в трениках и в своей ненаглядной майке прямым ходом на рынок, он у нас неподалеку. Должен же там хоть кто-то говорить на фарси и на иврите одновременно. Или хотя б на фарси и на русском. А то мы с госпожой Мадждали так до вечера друг друга не поймем. А электричеству вообще по фигу, оно не спешит, и отсыпаться перед ночной ему не надо.
Останавливаюсь посреди рынка, он не очень большой, и громко спрашиваю:
— Эй, кто-нибудь тут говорит на фарси? Надо человеку помочь, он иврита не знает.
Такая причина всегда вызывает сочувствие и желание содействовать. Откликается моя знакомая торговка зеленью из своей лавки. Говорит, что сейчас даст мне своего сына в качестве переводчика. Зовет:
— Шломо, Шломо!
Является здоровенный Шломо. Как есть с автоматом. Он у нее солдат, они в увольнение к мамам с автоматами ходят. Такой закон у нас. Наверное, чтоб мама видела, что они там делом заняты и вообще уже большие, автомат им дают.
— Пойди, сынок, с этим господином. Как тебя? С господином Борухом, ему надо помочь человеку на фарси.
Шломо кивает и топает за мной, со своим автоматом, по дороге я ему рассказываю, какая незадача у меня с госпожой Мадждали, он кивает солидно.
Ну отсюда дело у нас пошло на славу. Шломо в два счета растолковал старушке, что у нее с электричеством непорядок, надо звать электрика. За деньги. Здесь госпожа Мадждали сделала попытку не понять фарси тоже, но Шломо несколько раз ей строго повторил. А мне сказал:
— Ладно, иди, я сам позвоню электрику-парси, другой ей не подойдет.
Вернувшись домой, я вспомнил, что госпожа Мадждали должна в общий счет за электричество, которым ведает моя жена (счетом, а не электричеством, черт бы по его душу), вкинуть двадцатку за свет на лестнице и во дворе, но не стал уже возвращаться. И так уж попала старушенция на электрика, который бесплатно не придет и не уйдет, раз пришел. Электрик-парси, подумать только, чего только не создаст Господь в Своей бесконечной мудрости. Двадцатка — небольшие деньги, потом как-нибудь. Не горит.
Такой вот был случай. Верней даже два. Что характерно, оба связанные с коммуникативными проблемами. Не знаю, в чем и какая тут мораль, может, мне напрасно показалось, что они между собой связаны.
Да нет, связаны. У нас тут все связано, страна потому что очень маленькая. А в маленькой стране надо помогать соседям, хотя б и посматривая, чтобы они тебя не развели на какой-то чудо-продукт международного значения.
Посматривать, чтоб не развели, но и помогать же. Без злобы. Кто ж нам, кроме нас, поможет и кто ж нас, кроме нас, захочет понять? Ну а когда захочешь кого-нибудь понять, не проблема найти кого-нибудь, говорящего на его языке.
Послесловие
А, забыл, что у нее выяснилось с электричеством-то. У нее на кухне стоит здоровенный такой чайник, не чайник, а прямо титан или водогрейная колонна, такого ж почти размера, как на железнодорожных станциях в русской глубинке. И он постоянно подогревается. Жрет энергии, что тебе трактор. Он у нее предохранители и выбивал напрочь. Я его за чайник не признал с недосыпу. А то б выдернул его из розетки, да и пошел досыпать. Вечно у меня все кружными путями.
Идише татэ
Пап, она говорит, ты только не пугайся. Само собой, я тут же испугался насмерть, сердце заныло, что, думаю, скажет сейчас такого, что мой мир утащит в воронку этого сообщения. Ну вот, она говорит, ты испугался.
Да нет, говорю, ничего я не испугался, ты помни, что мы тебя любим и всегда-всегда будем любить, что бы ни случилось. Да я знаю, говорит, но все же. Короче, говорит, есть один парень. Ну все, думаю, или беременна, или скажет, что они думают снять квартиру в какой-нибудь дыре в Тель-Авиве, и я буду видеть ее пару раз в месяц при удачном раскладе. А школа, думаю, ну ладно сейчас каникулы, а вообще-то, что со школой. Вот вечно так, они тебе говорят, что есть один парень, уходят в съемный клоповник на улице Алленби или еще в какой-нибудь жопе мира, ладно если хоть не в Иерусалиме, там вообще ни хрена не разберешь, все вьется и завивается, да не знаю я Иерусалима, вдруг приехать надо будет, чего-то привезти или ее забрать, а я города не знаю, буду там плутать, перезваниваясь с ней и непрерывно чувствуя, что я идиот, а она взрослей меня и знает жизнь, и знает мир, и знает, как надо жить в этом мире, а я старый, усталый, ничего не знаю, ни как жить, ни даже Иерусалима не знаю, а ведь когда-то я хотел жить в Иерусалиме, дышать этой смесью пыли от белого камня и соснового запаха, с чуточкой автомобильного выхлопа и горячего горького ветра с Мертвого моря.