Там, где нас есть
Шрифт:
С едой в Израиле не то чтоб тяжко, и они чаще всего не голодают. Помоечные контейнеры с наглухо закрывающимися крышками стараниями зеленых запретили, и угроза голодной смерти от бродячих котов отступила. Да я думаю, и так бы не передохли. На котов люди ворчат, но подкармливают, подбрасывают и, в общем, с пониманием к ним. Коты этого не ценят, считают, что так и надо, они б и сами себе нашли, что сожрать или стащить. А больше им ничего и не надо. Чтоб их оставили в покое и немного еды. И ходят себе по нашим улицам пешком. Давят их, конечно, водители, налетев сослепу или сдуру, в вечернее и ночное время, когда все кошки серы и незаметны на сером асфальте.
Еще у наших котов есть такое свойство, они мало дерутся между собой. Орут, конечно, в свой срок как ужаленные: сколько перевел картох, в них швырямши в темноту парка под окнами. А дерутся мало. Поорут с кайфом, по разу врежут друг другу лапой, ритуально попреследуют побежденного десяток метров, и вся тебе схватка, никакого зрелища. Не знаю почему, но такая у наших котов манера.
Любятся часто и с удовольствием. Скрытно от постороннего глаза, но издавая звуки любви, бравурные и радостные. Сам пару раз слышал, как из кустов доносятся соответствующие моменту мяуканья и вскрикиванья, а проходящие мимо люди, мотнув головой в направлении той Песни Песней, проговаривают: давай, браток, давай. Одобряют, стало быть. Котяток плодится в количестве. Растут как травка, шляются где попало. Частью, конечно, вымирают, частью попадают под машины, а частью уже смолоду, с мальства шляются пешком, такие ж спокойно-независимые, как и мамы их с папами. И ничего они тоже не хотят. Только чтоб не приставали и еды малость. И потомство оставить в свою пору.
Они на вид все разные. Больше всего длинноухо-длинношеих, одноцветных, египетской крови, но хватает и вполне привычных на вид серо-полосатых и рыже-пятнистых мурзиков.
Интересный зверь — израильский уличный кот. Они все такие себе расслабленно-спокойные, неторопливые и вечно будто занятые чем-то важным. А кто их там знает, чем они заняты? Может, и правда важным.
Они на нас смахивают. Смешанных кровей, разных пород, единые своей независимостью и желанием, чтоб к ним не приставали. Оставить потомство, похожее на себя. Ну и еды чтоб было. Всегда я о ней.
Ципора и милость Небесного Отца
У нее есть австрийское гражданство. Само по себе это ничего особенного не представляет, у нескольких миллионов людей есть такое же, если б не одна тонкость. Ципора родилась в австрийской тюрьме. Если б не повезло еще сильней, она б родилась в австрийском же концлагере, но Господь был милостив, и она родилась уже после капитуляции, хотя и в тюрьме.
По дороге из Румынии в Израиль, которого тогда еще не было. То есть он был, но тогда еще не назывался Израилем. Вернее назывался, но англичане называли его не так. Англичане вообще забавно себя вели и ведут в тех местах, где они думают, будто они главные. Ну ладно, не об англичанах речь, хотя без них и тут не обошлось.
Так вот, Ципора родилась в австрийской тюрьме и какое-то время была заключенной. Заключили еще не рожденную Ципору, ее маму и ее папу за нарушение паспортного режима. Нарушение заключалось в отсутствии у семьи каких бы то ни было документов, подтверждающих их право пересекать Австрию. Любопытно, что никаких других документов у юных Ципориных родителей тоже не было, немецкого они не знали, а папочка, несмотря на молодость, еще и был как следует глуховат, поэтому полицейские, заинтересовавшиеся наличием документов у потрепанного вида молодой пары, были довольно справедливо возмущены нечленораздельными воплями молодого человека и на всякий случай отправили парочку в участок, а там уж суд им и припаял, сколько положено, за нарушение паспортного режима. Итак, Ципора родилась в тюрьме и некоторое время была заключенной. Со всем, что заключенным положено. С номером, пайкой, местом на нарах и положенной ей, как заключенной, тюремной робой, из которой Ципорина мама, Хая, нашила ей в свой срок пеленок.
Врача, когда мама затеяла рожать, не полагалось, но Господь был милостив, и поблизости оказалась понимающая по-румынски акушерка. Так что Ципора появилась на свет даже с некоторыми излишествами и под наблюдением медработника.
Ципорин папочка, Хаим, сидел в той же тюрьме, но в другой ее части и узнал о том, что он уже папочка, с некоторым опозданием. Нет, конечно, не с окончанием отсидки он об этом узнал, австрияки не были жестокими тюремщиками, просто они очень уважали приказы. И если б приказ велел им отправить Хаима, его жену и новорожденную Ципору в газовую камеру, они б так и сделали, но, слава Господу, приказ ничего такого не велел, и они просто вызвали Хаима в канцелярию тюрьмы и поздравили его с рождением дочери. А потом отправили обратно в барак. Так оно какое-то время и шло.
Немного времени спустя суд признал семью Ципоры достаточно посидевшей в австрийской тюрьме и достойной выдачи временного разрешения на пересечение Австрии в обратном направлении, а именно в ту ж Румынию, из которой Хаим и Хая стартовали, а конкретно — до Констанцы, из которой ходят корабли до Кипра. Дальнейшее возлагалось на милость Господа, и так они и сделали.
После недолговременных мытарств они отплыли-таки из Констанцы и добрались до Кипра, и даже сели на пароход, плывущий с Кипра в Эрец-Исраель, но, как выяснилось, у них не было документов на отплытие с Кипра, да и нахождение на Кипре было противозаконным, ибо, как мы помним, австрийцы дали бумаги только до Констанцы. Короче, семейку ссадили с парохода, и, как выяснилось, это было еще одним жестом Божьего благорасположения, поскольку англичане расстреляли и затопили тот пароход. Не знаю, по какой такой причине они это сделали. Может, побоялись, что эта скорлупка привезет оружие для Хаганы и Пальмаха, может, решили, что и так уже многовато евреев, обезумевших от европейской бойни, накапливается на подконтрольной территории, может, питали какую-нибудь специальную неприязнь к переселенцам из вражеской Румынии, но вряд ли они догадывались о Ципоре. Да и какое им до нее было дело, когда только закончилась такая ужасная война, и царил чуть ли не более ужасный послевоенный бардак.
А тем временем семью Хаима снова посадили в тюрьму. Вернее, в накопительный лагерь для переселенцев на Кипре, и это было ужасно. К тюрьме-то они попривыкли за последнее время, но к мысли о бессрочном заключении привыкнуть было трудновато. Бессрочном, потому что в лагерь заключали до получения разрешения на въезд в подмандатную Палестину, а оно могло прийти спустя неведомо какое время или не прийти вообще, вот как к семье Фогельсонов, тоже из Румынии и торчащих тут уже второй год, или к семье Равинских из-под Варшавы, которые добрались до Кипра чуть ли не пешком, и пока что полугодовое ожидание не кажется им катастрофой, после того, что они повидали по дороге.
Долго ли коротко, Хаим, Хая и Ципора получили необходимую бумажку, подтверждающую их право проследовать на землю, обетованную их далеким предкам лично Всевышним, и на каком-то суденышке добрались-таки до яффского порта.
Ну а тут что? Да можно и не гадать особенно. Тут опять лагерь. Но уже не так страшно все. Вывески писаны знакомыми буквами, люди говорят на идиш и по-румынски, можно записаться на работу в городе или ближних кибуцах и не умереть с голоду. А главное: теперь-то они дома! Что ж им бояться?
Бояться, как выяснилось, было чего. Начиналась война за Независимость. Хаим, сугубо мирный человек, с профессией парикмахера и в жизни ни в какие партии не вступавший, оружия в руках не державший, да и побаивался же он того оружия, застегнул вытертое полупальто, надел кепку, крикнул тонким голосом на застонавшую и заголосившую молодую жену и пошел записываться на Краткосрочные курсы пулеметчиков в Хагану. Закончил он войну в Эйлате, на красноморском побережье, усатым красномордым бойцом только что народившегося ЦАХАЛа и весело матерясь на нескольких ранее ему не известных языках, получил у нового, уже израильского правительства, бизнес-льготу на открытие парикмахерской в поселении Ашдод, где только что заложили большой порт и начали строить город.