Там, вдали, за…

Чевгун Сергей Федорович

* * *

Начиная с обеда, Герману Шульцу не работалось. От профессора он вернулся с растревоженной душой и отяжелевшим сердцем. И хотя последствия тектонического процесса, произошедшего в районе Тихого океана, Европе не угрожали (здесь Крестовски стоило верить — в своих прогнозах тот ошибок не давал), прежний покой к магистру так и не вернулся. Одна лишь мысль, что вот прямо сейчас в глубинах Земли происходят невидимые процессы, последствия которых невозможно предугадать, заставляла магистра то задумчиво прохаживаться по лаборатории, а то возвращаться к столу и снова брать в руки утреннюю сейсмограмму.

Шульц представил себе тектонический разлом, протянувшийся от Северных Курил до острова Суматра. Сейчас он нисколько не сомневался в том, что именно аномальное возмущение астеносферы изменило геоструктуру земной оболочки в штате Флорида. Землетрясение произошло в Тихом океане, а в городе Дельтон (США) на федеральной дороге № 65 тотчас же образовался провал. Как это понимать? Вероятно, все дело в водоносном слое: практически не сжимаемая вода способна передавать перепады внутрипластового давления на огромные расстояния. Так что если завтра где-нибудь в центре Варшавы неожиданно забьет геотермальный источник, или на Средне-Русской возвышенности за одну ночь исчезнет какое-нибудь озеро, причину следует искать совсем в другой стороне…

Дойдя в своих мыслях до этого места, Шульц заставил себя остановиться и в дебри геотектоники больше не лезть. Сварил и выпил кофе, вернул в книжный шкаф ставших уже ненужными Лява и Рэлея. Вспомнил, что сегодня вечером должен быть в гостях у бабушки Берты и позвонил жене — напомнил, что вернется с работы к шести часам, пусть заранее закажет такси. До конца дня успел написать несколько страниц для монографии, закрыл лабораторию и отправился домой. «K?lnische Zeitung» Шульц захватил с собой — почитать на досуге.

По случаю встречи с родственниками фрау Шульц надела глухое черное платье и навела легкую косметику. У тети Клары платье тоже было темное, а вот с косметикой она явно перестаралась: синие тени и лиловая помада живо напомнили Шульцу девушек его молодости с улицы Красных фонарей. Впрочем, тетка вела себя вполне благопристойно и с племянником не заигрывала.

— Бедный дядюшка Курт! — начала она всхлипывать еще за три квартала от бабушкиного дома. Так, с потекшими ресницами, и поднялась на второй этаж, прижимая к груди каллы цвета перезревшего граната.

Пока Шульц освобождался на кухне от кольраби и бутылок с «Айсвайном», женщины наскоро глянули в зеркало и перешли в гостиную. Судя по тому, что массивный стол был сервирован саксонским фарфором на пять персон, было ясно, что придет, кроме родственников, еще какой-то бабушкин знакомый. Или — знакомая, без разницы. «Если это будет кто-нибудь из Союза вдов, у меня обязательно начнет болеть голова», — решила фрау Шульц. «Интересно, кого это она решила позвать? Неужели опять этого зануду кюре? — подумала тетя Клара. — Если так, то приступ мигрени мне обеспечен!».

Впрочем, обе они ошиблись: почетное место за столом предназначалось отставному генералу фон Дайхену. Ровно в семь он позвонил в квартиру, а в семь ноль две — уже по очереди приветствовал всех присутствующих, начиная, понятно, с хозяйки дома.

— Примите мое искренние сочувствия, — сказал фон Дайхен, и хозяйка эти сочувствия с благодарностью приняла. — Какой печальный сегодня день! — вымолвил он, подходя к фрау Шульц, и та невольно склонила голову. А учтиво кивнув тете Кларе, генерал вздохнул: — Каким прекрасным математиком мог бы стать ваш дядюшка Курт, если бы остался жив! — И тетя Клара, не удержавшись, в очередной раз всхлипнула.

А вот с Шульцем генерал фон Дайхен поздоровался молча и без сочувствий, как и подобает приветствовать мужчину, пришедшего на вечер памяти героя минувшей войны.

Пока женщины хлопотали на кухне, мужчины сидели в гостиной и вполголоса разговаривали о каких-то пустяках. Запах жареной утки с яблоками к серьезным темам не располагал, это ясно. А минут через тридцать, когда кольраби была уже готова, отставной генерал вызвался помочь откупорить бутылочку «Айсвайна», и сделал это истинно по-военному, то есть мгновенно и безо всяких брызг. Шульц убавил в квартире свет и одну за другой зажег двадцать поминальных свечей. И вот теперь все двадцать дрожали и расплывались в заплаканных глазах у бабушки Берты.

— Германия скорбит о вашем погибшем муже, дорогая Берта! — торжественно сказал генерал, первым поднимая рюмку. — Прекрасно помню тот страшный бой у местечка Rossosсhki. От нашей пехотной роты осталось всего пятнадцать человек, а потеряли мы около двухсот… и среди них — нашего славного Курта. Помянем же его, господа! Уверен, что немецкий народ его не забудет.

Здесь свечи в глазах у бабушки и вовсе расплылись, тетя Клара всхлипнула, на этот раз уже в полную силу, а фрау Шульц почувствовала, что голова у нее хотя и не болит, но валерианки накапать все же не помешает. Лишь Герману удалось сейчас держать себя в руках. Он склонил голову и несколько секунд так сидел, глядя перед собой — в тарелку с кольраби. Молча выпил вино и принялся за еду, стараясь делать это как можно тише.

Потом выпили за всех погибших и пропавших без вести на Восточном фронте, затем подняли бокалы за возрожденную Германию… А вот кому пришло в голову еще одну бутылочку «Айсвайна» откупорить, честно скажу — не знаю, поскольку я за столом не сидел: бабушка Берта в тот раз почему-то меня не пригласила. Ладно, хоть отставной генерал не подвел — оказался настоящей душой компании. Он не только за Восточный фронт выпил, но еще и Западный вспомнил, а заодно уж и за Нормандию бокал поднял.

Генералу я верю: все именно так за столом и происходило. Одного только не пойму: зачем он к Восточному фронту еще и Нормандию приплел? Не был фон Дайхен в Нормандии! да и Западный фронт его тоже стороной обошел. А вот у местечка Rossosсhki побывать генералу довелось, это факт. До сих пор тот июльский бой забыть не может.

В общем, когда подошло время подавать на стол утку с яблоками, генерал был уже в ударе: доказывал тете Кларе, что прежние таблицы расчетов при танковой стрельбе из укрытия безнадежно устарели и их давно уже пора бы пересмотреть («Был бы жив Курт, он бы этим обязательно занялся!»). А доказав все, что хотел, тут же принялся рассказывать Шульцу про своего однополчанина — капитана Фитшена, с которым когда-то воевал в страшном Городе на реке Wolga.

— В нашей группе военнопленных было пять тысяч человек, — говорил генерал, — а через месяц в живых осталось всего пятьдесят. Остальные замерзли в поле, у села Beketovka… Нам с капитаном повезло: в первую же ночь рядом с нами умер раненный офицер-интендант. Мы сняли с него настоящий русский тулуп и всю зиму по очереди грелись, пока нас с Фитшеном не разлучили. Его отправили вверх по реке — восстанавливать какой-то завод, а я до сорок шестого года расчищал завалы в центре Города.