Тамбур
Шрифт:
— Кури, — Оля подняла глаза — очень серьезные. — Хочешь спросить, отчего я собиралась тебе звонить?
— Сама скажешь, если действительно хотела позвонить. Представь, что звонишь.
Она улыбнулась, но дочь не ответила на улыбку. Она отвернулась к застекленной стене и уставилась на людской поток, плотно огибавший здание ресторанчика.
— У отца есть другая женщина, — произнесла Оля.
— Ты уже говорила. Я поняла.
— И ты ответила, что так надо!
— Нет, не надо, — с нажимом уточнила Юлия. — Но пойми — у каждого мужчины бывает период, когда ему нужно убедиться, что он еще может кого-то привлечь. Это инстинкт.
— Это гадость! — резко возразила дочь.
— Инстинкт, — повторила мать. —
— Не понимаю!
— Я сама виновата. — Юлия говорила уже совсем доверительно, будто со сверстницей. Вино все-таки подействовало расслабляюще. — Забросила дом. Да и себя тоже… Он решил, что никому тут не нужен, попытался найти отдушину… Спасибо, что сказала. Я подтянусь.
«В самом деле, он давно просит выстирать ему эту рыжую майку! А я — ни с места! А когда сама-то за собой ухаживала? Когда была в парикмахерской? Так нельзя!»
— Как ты узнала? — спросила женщина, допивая остатки вина.
— Подслушала телефонный разговор.
— Давно?
— Несколько месяцев назад.
Юлия сжала губы со съеденной помадой. Несколько месяцев назад? И она до сих пор ничего не замечала?
Безумие… Так заботиться о чужих проблемах и настолько не видеть своих!
— Как это было? — жестко, отбросив дипломатию, спросила она.
— Случайно, — почти испуганно исповедовалась дочь. — Ночью, когда ты была на телефоне доверия, я услышала, что кто-то говорит на кухне. Я думала, что папа спит. А кто тогда там? Мне стало страшно. Я встала, босиком туда пошла… А на кухне света нет, только голос раздается. Я-то боялась, что воры залезли, а это был он.
— И что же он говорил?
— Назначал свидание, — с мукой в голосе произнесла девочка, и Юлия вдруг опомнилась. Что она делает? Мучает, допрашивает ребенка, которому и без того несладко…
— Забудь, — приказала она, поднимая палец и подзывая официанта, чтобы расплатиться по счету. — Я сама во всем разберусь.
— Только ты не говори, что я…
— Не скажу. — Перед нею положили книжку со счетом и деликатно отошли. Юлия расплатилась, едва видя цифры, оставила чаевые. — А что было сегодня ночью? Кто ему звонил?
— Она, — с ненавистью ответила Оля.
— Как ее зовут? Что ты о ней знаешь?
— Ничего, мам. — Взгляд девочки беспомощно метался.
— Больше не подслушивай. — Юлия встала и знаком пригласила дочь последовать за нею. И уже на улице, ловя такси, твердо напомнила: забыть обо всем. И дала слово — она все уладит.
* * *
Исаева привели в чувство довольно быстро, но следователя к нему допустили только после полудня. Даня лежал в общей палате, безо всякого интереса разглядывая обстановку и своих соседей. Перед тем как идти к нему, следователь наскоро переговорил с врачом и остался доволен — молодого человека можно было выписывать через несколько дней. Но поговорить было необходимо сейчас. Все утро группа занималась выяснением того, кем был Боровин, и узнала немало интересного.
Одна часть группы тщательно обыскала его квартиру — тоже, разумеется, незапертую. Впрочем, слово «тоже» больше не годилось — все остальные обитатели тамбура заперлись после того, как узнали о случившемся. Квартира Дани также была заперта его ключами и опечатана до выяснения обстоятельств.
У квартиры Воронина был типично холостяцкий вид.
Даже ничего не зная о ее владельце, можно было сказать, что это человек уже в годах, одинокий, не слишком здоровый, живущий, скорее, в мире книг, чем в реальности. Книги загромождали две небольшие комнатки до такой степени, что за ними с трудом различалась старинная мебель. Множество книг на иностранных языках, — большинство на итальянском. Холодильник почти пуст и в основном занят лекарствами. В раковине — две тарелки со следами яичницы и кетчупа. Ничего спиртного, ни единой пепельницы с окурками. Цветов на окнах, птичек, рыбок и прочих безобидных домашних питомцев нет. В комнате поменьше — разобранная широкая постель — две смятые подушки, откинутое одеяло, съехавшая на пол простыня. В комнате побольше — письменный стол. Вот здесь был порядок, доведенный до педантизма: ручки и карандаши в стаканчике, протертый от пыли серебристый ноутбук, закрытый и отключенный от сети, сложенные стопочкой папки. В папках были рукописи. И — счастливая находка — ежедневник. Очень дорогой, из натуральной тисненой кожи, явно чей-то подарок. Его осторожно осмотрели — страницы наполовину были заполнены записями. И рукописи, и ежедневник, и ноутбук оформили как следственный материал и увезли.
Но самое главное, что обнаружили — или, скорее, чего не обнаружили — это следы крови. Их не было нигде — ни в комнатах, ни в ванной, ни на кухне. Перерыли все — чисто и сухо. Слазили под раковину, ощупали половые тряпки в ведре — ссохлись, как мумии.
Ими никто не пользовался.
— И какие выводы? — Следователь лично принял участие в осмотре, правда явившись под конец. Ему пришлось побывать еще кое-где, и он замыкался в себе все больше Дело оказывалось скверным…
— Какие там выводы, Голубкин? — проговорил фотограф, делая последний снимок и поднимаясь с колен. Он любил пофилософствовать и часто впадал в фамильярный тон. Голубкин ему это прощал — во-первых, друзья, а во-вторых, работник тот был отличный. — Старичка убили не здесь. Бабенка соврала.
— Татьяна-то? — Следователь оглядывал книги и слегка морщился. Нет ничего тяжелее, чем обыскать такую квартиру. Улика, пятно крови — все что угодно может скрываться под одной из этих громоздких стопок.
А разбирать их — адский труд.
— А что? — Фотограф любовно упаковывал камеру. — Прикончила соседа, а списывает на любовника.
Да тут еще парень так удобно подвернулся. Сразу начал: «Что с Боровиным?»
— Не зря начал, — хмурился Голубкин, подходя к письменному столу. — Может, что-то слышал или видел, но от потрясения забыл.
— Как он? — подошел эксперт, тоже в основном закончивший работу. — Пыли-то здесь, пыли! Зато отпечатков — полно.
— К нему же ученики ходили.
— Так что парень?
— Я звонил. Он в сознании, поеду к нему через час.
Ну что, ребята… Был я в институте, где преподавал Боровин…
* * *
Он поехал туда сразу после того, как убедился со слов врачей, первыми осмотревших Даню, что жизнь парня вне опасности. Куда ехать, узнали при первом же осмотре трупа — в кармане брюк обнаружился пропуск. Вход во двор был свободным, пройти через вахту очного отделения также труда не составило — вахтер в камуфляжной форме изумленно оглядел удостоверение и даже не нашелся, что сказать. Только указал, где кафедра иностранных языков.
Было всего девять, явились первые сотрудники. Студенты приходили на лекции к десяти.
— Боровин Алексей Михайлович здесь преподавал? — осведомился Голубкин, заглядывая в дверь.
— А что с ним? — немедленно спросила его сухонькая, симпатичная женщина в старомодных очках.
Она сидела за длинным столом и разбирала какие-то карточки. — Опять в больнице?
Голубкин замялся и дал себе несколько секунд, чтобы оглядеть помещение. Высокие потолки — дом был старинный, девятнадцатого века, что он прочел на табличке у крыльца. Два окна с такими трухлявыми рамами, что открывать их явно было опасно — дерево рассыпалось бы на щепки. Несколько столов, шкаф, разномастные стулья. И двое мужчин лет пятидесяти, которые негромко что-то обсуждали, устроившись в продавленных креслах с сигаретами. Единственным молодым существом тут была девушка, удивленно высунувшая стриженую головку из-за компьютера, стоявшего в углу.