Тамо далеко (1941)
Шрифт:
Для начала решил с помощью Франьо и Небоша подобрать снайперку поглавнее, но тут у нас нарисовался гость — майор Джурич, весьма впечатленный нашими действиями в Кралево, приехал специально посмотреть на тренировки.
— Даже в Пожегу заезжать не стал, — доверительно шепнул майор, глядя на штурмовиков, отрабатывавших движение перекатом.
— Поближе к кухне, подальше от начальства?
Он хохотнул, закурил сигарету, выпустил облако дыма:
— Там такой кавардак, пусть сперва уляжется.
Я вопросительно поднял бровь.
— Недавно погиб покровитель
— В смысле передрались? — я догадывался, что вокруг Верицы мужики распускают павлиньи хвосты, сам такой, но вот чтобы господа офицеры морды друг другу чистили…
— Дуэль затеяли.
— Обалдеть… — только и смог я сказать. — И что, стрелялись?
— Михайлович узнал, запретил, а участников вместе с секундантами разогнал в корпуса.
— Куда? — господи, а это еще что за новости.
— Ну, у вас отряды, у нас корпуса.
Тут уже хохотнул я:
— А чего сразу не армии?
Майор пожал плечами. Хотя это любимая забава слабых, именоваться названиями на вырост. То у нас в Гражданскую «армии» по пять-шесть тысяч человек, то на Кубе на три тысячи партизан десять «фронтов», то вот у четников «корпуса».
Ближайшая к нам группа закончила отработку продвижения в городе, построилась и под командой инструктора утопала на политзанятия. Хотя почему группа? Батальон, не меньше! А все двести человек — дивизия! И я, дивизионный генерал Владо Мараш. Пожалуй, надо себе эполеты заказать.
Джурич проводил мое воинство глазами и продолжил — Верица буквально на следующий день прибилась к тому самому майору, что называл ее «феминой». Кто бы сомневался, только не я. Но вообще надо менять поведение, а то вернулся в молодость и тут же, как поручик Ржевский стал членом суда, членом туда, какая уж тут дуэль, и так чуть не пристрелили.
После скандала с поединком за наказанных офицеров вступились несколько штабных, и двоих Михайлович тоже раскассировал. И на этом фоне затребовал переговоров с Тито, но мой собеседник на сей счет исполнился скепсиса и пустился в философию:
— Даже если оставить военную составляющую и разногласия в сторону, с отвлеченной, так сказать, точки зрения, цель соглашения есть само соглашение. Не важно, каковы условия, главное, что они есть.
Где-то он прав, добрая воля важнее формулировок и условий. Есть она — работают даже неписаные правила, нет ее — нарушается что угодно, хоть выбитое золотом по мрамору, хоть завизированное в присутствии ста гарантов. Четники пока такой доброй воли не проявили, даже несмотря на попытки коммунистов создать «единый фронт» в духе установок Коминтерна. И вся ситуация медленно сползала в сторону гражданской войны.
— И что вы будете делать, когда Лондон прикажет вам атаковать партизан?
Джурич сморщился, будто лимон съел, и щелчком отправил окурок метра на четыре в сторону канавы:
— Сомневаюсь.
— Прикажет, даже не сомневайтесь. Они же там все умные, обстановку в Сербии знают гораздо лучше вас, — даванул я на стандартный пунктик каждого подчиненного.
Ведь каждый лейтенант видит то, что не может видеть генерал и потому лучше
— Они там не о том, как страну освободить, думают, а как власть не отдать. Так что будут сербы убивать сербов.
— Сербов, похоже, все вокруг убивают, — с тяжелой тоской процедил майор.
И рассказал в подробностях о расстрелах в Крагуеваце. Да-да, по той самой квоте — сто «коммунистов» за убитого немца и пятьдесят за раненого. Насчитали фашики, что необходимо казнить две тысячи триста человек и принялись хватать всех подряд — на весь город коммунистов от силы сотня набралась. «Всех подряд» в самом буквальном смысле: приехал крестьянин в город — его за колючку, в бывшие артсклады; учились дети в школе — построили и с учителями туда же; чиновники и священники — всех, под гребенку.
— Самое страшное, что дивизия немецкая третьей очереди формирования, — продолжал Джурич. — Не юнцы бесмозглые, а взрослые, семейные люди, среди командиров учителя и преподаватели. И вот они-то… Как, как такое возможно?
— А недичевцы что?
— А их в казармах заперли, чтоб не помешали.
Проводил я майора в расстроенных чувствах. Пессимизм вокруг сгущался, новости с фронтов нерадостные — Курск сдан, авианосец «Арк-Рояль» утопили и Германию, казалось, уже не остановить. И только в меня последние сводки вселяли надежду — немцы точно застряли под Москвой и, похоже, так и не взяли Калинин, хотя о боях «на подступах» вещали чуть ли не ежедневно.
Седьмого ноября состоялись два парада — один в Ужице, так Тито отметил годовщину Октябрьской революции и второй, гораздо более важный, в Москве. Он-то меня убедил окончательно, что «все идет по плану» и немцам скоро карачун.
Поэтому сколько можно транслировал окружающим оптимизм, даже рискуя показаться дурачком — скоро! скоро грянет буря!
И еще пытался достучаться до штабных, что «фронтовая» стратегия непригодна, что четыре немецкие дивизии с танками и самолетами, не считая всяких недичевцев и усташей просто в силу лучшего снабжения, выучки и командования «Ужицкую республику» задушат. А партизаны должны заниматься не лобовыми сражениями с регулярной армией, а действовать, как и положено партизанам — щипать тылы, штабы, склады и растворяться в лесах и горах при попытке им вломить.
Но как-то к моим воплям относились с прохладцей, даже когда я понял, что это бесполезно и поменял фокус — немцы наступают? Вдоль больших дорог? Ну так надо готовить оборону в инженерном отношении, рыть окопы, противотанковые рвы, минировать мосты, раз уж так хочется биться грудью в груди. И вообще подумать над эвакуацией штаба, в качестве запасного плана.
Очень я обрадовался, когда через пару дней после парада меня срочно вызвал Лека — вдруг мое мозгоклюйство подействовало?
— Собирайтесь и будьте готовы покинуть город, — с ходу огорошил меня Лека.