Таможня дает добро
Шрифт:
Пистолет. Компактный, поблёскивающий на гранях вытертым до белизны металлом, в кожаной открытой кобуре. Роман сразу опознал модель — итальянская «Беретта» довоенного, ещё тридцатых годов, выпуска. Не то, чтобы он так уж увлекался огнестрельным оружием — хотя представление имел, да и стрелял неплохо, — просто в своё время поинтересовался, что за пистолет в комедии «Бриллиантовая рука» передал главному герою милиционер. Этот самый ствол и лежал сейчас у него на ладони.
Ну, Мубарак, ну жук… где, интересно, он раздобыл эдакий раритет? Роман выщелкнул магазин, оттянул затвор — пусто, покойный был не слишком предусмотрителен — хотя чем бы помог ему лишний патрон в стволе против крупнокалиберного пулемёта?.. Всего патронов восемь — популярные когда-то браунинговские 7,65x17 —
Больше боеприпасов, ни россыпью, ни в пачке, в бардачке не нашлось, как и запасного магазина — если он и был у покойника, то держал тот его при себе. Что ж, придётся довольствоваться тем, что есть… Роман прицепил кобуру на ремень, но потом, подумав, примотал её к лодыжке скотчем, обнаруженным тут же, в бардачке. Вытянул ногу — вроде, незаметно, и вытаскивать, если что легко… В своих многочисленных командировках он всеми силами избегал любого оружия — опыт подсказывал, что ничего, кроме проблем, журналисту оно не принесёт, хоть в его собственных руках, хоть в чужих, времена «лейки, блокнота и пулемёта» миновали безвозвратно. Но здесь, в городе, охваченном гражданской войной, должным образом оформленная аккредитация не значит ровным счётом ничего. Так что пусть будет, главное — не забыть вовремя избавиться от ствола до того, как он ступит на берег Кипра. Цивилизованные сотрудники эмигрантских служб Евросоюза вряд ли оценят такой багаж…
Ну что, пора? Роман охлопал карманы, переложил удостоверение Красного креста в нагрудный карман — чтобы при необходимости вытащить его медленно, двумя пальцами, и сразу задрать руки вверх, — российский паспорт и пачку купюр наоборот, запрятал поглубже, за пояс, под рубашку. Вылез из машины — и, озираясь, зашагал по переулку прочь от шоссе, стараясь держаться поближе к стенам домов. До порта, прикидывал он, можно добраться за полчаса быстрым шагом, и если отряды вооружённой оппозиции ещё не успели занять припортовые кварталы, то есть шанс успеть до отхода баркаса.
II
— … Уходили мы из Крыма среди дыма и огня… — промурлыкал под нос себе Роман. Эта строка запомнилась Роману по известному советскому ещё фильму. Нет, не так — в фильме её не было, а имелся только душераздирающий эпизод с плывущим за пароходом конём. Роман наткнулся как-то в Интернете на пост, где утверждалось, что создатели фильма вдохновились стихами поэта-эмигранта Николая Туроверова, заинтересовался, проверил — верно, есть такие стихи! А вот с чего они пришли ему в голову именно сейчас — это был вопрос. Хотя… почему бы и нет? Конь, правда, не плывёт в кильватерной струе, корма рыбацкой посудины ниже, чем у французского парохода, и сам он не стреляет с этой кормы в конскую голову, давясь от слёз, чтобы потом и себе пустить пулю в лоб… Зато остальное похоже: забитый людьми пирс, крики, рыдания, стрельба, дымные столбы, поднимающиеся над городскими кварталами. И даже длинные, тоскливые гудки, которыми обмениваются стоящие в гавани суда. Небо над головой, бездонное, пронзительно голубое, в точности, как над Севастополем, куда Роман наведался этим летом, во время отпуска. А ещё — ощущение подступившей беды, от которой только и остаётся драпать, сломя голову.
Конечно, ощущение это не сравнить с тем, что довело до суицида персонажа Высоцкого. В сущности, для Романа происходящее не более, чем эпизод его журналистской карьеры, материал для очередного репортажа — не то, что для перепуганных, измученных людей, толпящихся на тесной палубе. Для них это катастрофа, потеря всего. На миг ему стало стыдно за то, что он в состоянии отстранённо рассуждать и вообще — стоит у фальшборта, наблюдает за агонизирующим городом вместо того, чтобы бежать, помогать, вкалывать кому-то последние ампулы промедола…
Он помотал головой, отгоняя мрачные мысли прочь. Так нельзя — если позволить себе воспринимать беды окружающих так близко к сердцу, то придётся бросать профессию — слетишь с катушек и либо сопьёшься,
Вот только строки полузабытого поэта никак не идут из головы — как и неясное ощущение совершённого предательства, после которого и остаётся стреляться…
…Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня;
Я с кормы все время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной…
Баркас обогнул тяжело лежащий на воде сухогруз, с кормы которого свешивался греческий флаг, и пошёл быстрее. Дизелёк под палубой стучал ровно, беженцы постепенно успокоились, уселись на палубу и потащили из сумок пластиковые бутылки с водой и нехитрую снедь. Женщина, по облику, из сирийских арабов, предложила Роману пшеничную лепёшку — он заметил у неё на груди маленький позеленевший крест непривычной формы. Ну да, шкипер говорил, что везёт на Кипр беженцев-христиан, чудом уцелевших после учинённой ИГИЛовцами десять лет назад резни — и вот теперь едва не ставших жертвами курдских боевиков, чьи отряды свирепствуют в окрестностях Алеппо и Хомса. Вот кого всё это подлинная трагедия — а для него так, рабочий эпизод, тема для поста в телеге…
Кстати, о телеге… Роман извлёк из кармана смартфон. Дозвониться не удалось ни по одному из номеров; тогда он набрал СМС-ку главному редактору. В нескольких словах он информировал начальство, что до Тартуса добраться не вышло, а, значит, беспокоить военных смысла нет; что он сумел сесть на судно и, как только доберётся до цивилизации, непременно выйдет на связь.
Смартфон пискнул, поверх текста завертелся бублик. Роман проверил заодно приложение-навигатор — и тут облом, «нет соединения с Интернетом»… Он спрятал смартфон, подумав, что неплохо бы его подзарядить, облокотился на фальшборт и откусил кусок лепёшки. На ближайшие часов десять-двенадцать — или сколько этому корыту ковылять до берегов Кипра? — от него уже ничего не зависело…
Прибрежные сирийские воды, как и большой, шириной около пятидесяти морских миль пролив между материком и островом Кипр — это в любое время года сущий проходной двор. Чего тут только нет: и рыболовная мелочь, и каботажные посудины, и сухогрузы всех мастей и частные яхты, от мелких, одномачтовых, до огромных, роскошных, стоимостью в десятки миллионов долларов. Кровавая каша, бурлящая на континенте, почти никогда не выплёскивается за береговую черту, так что команды и пассажиры всех этих судов чувствуют себя в безопасности. Тем более, что среди коммерческих и прогулочных посудин нет-нет, да мелькнёт сторожевой катер с полощущимся за кормой турецким флагом, а то и НАТОвский или российский фрегат, спешащий куда-то по своим военно-морским делам.
Но сейчас море было пусто, словно выметено метлой — сиеста у них всех что ли?.. Особого беспокойства это, впрочем не вызывало. Баркас неторопливо полз на север, над рубкой вертелось белое коромысло радара, и даже беженцы, битком забившие палубу, успокоились и задремали укрывшись каким-то тряпьём, среди которого выделялись золотистые полотнища изотермических одеял — несколько запечатанных пакетов с ними раздали людям сразу после погрузки на баркас. Роман собрался перекинуться десятком слов с шкипером (тот изъяснялся с пассажирами и по-арабски, и по-английски), но тут стоящий на полубаке матрос-араб, босой, в подвёрнутых до колен джинсах и замасленной футболке с изображением анимешных персонажей, заорал, указывая вправо по курсу — примерно на час тридцать, как говорят военные и пилоты. Шкипер высунулся из двери рубки и поднял к глазам большой чёрный бинокль. Роман, у которого оптики не было, приложил ладонь козырьком ко лбу и…