Таможня дает добро
Шрифт:
Роман стал прикидывать, как упадёт на палубу, как в перекате выдернет ствол из брючины — и тут мысли его были прерваны самым трагическим образом. Украинец с румынским клоном «калаша», оказывается, не собирался удовлетвориться созерцанием женских форм, прикрытых, к тому же, складками одежды. Он прошёлся перед сгрудившимися в кучку беженцами — раз, другой, — и ткнул пальцем в одну из женщин. Это была та самая, что дала Роману лепёшку — она ещё во время обыска привлекла внимание бандита, и теперь тот орал, требуя выйти вперёд. Женщина испуганно замотала головой, сделала попытку спрятаться за спинами соседей. Бесполезно — бандит распихал людей, за руку выволок сопротивляющуюся жертву из толпы, и принялся ощупывать грубо, бесцеремонно — словно рабыню, только что купленную на невольничьем рынке. Роман замер, не зная, что предпринять — любое движение вызвало бы удар прикладом, а то и выстрел в упор — и мог лишь скрипеть зубами в бессильной ярости.
Женщина рванулась, пытаясь освободиться от сжимающих её запястье пальцев. Бесполезно — негодяй сбил её с ног оглушительной оплеухой,ухватил за волосы и поставил перед собой на колени. Другой рукой он расстёгивал ширинку; остальные бандиты весело улюлюкали и давали советы — и тут
Мальчишка, сын, вырвался из рук державшего его беженца, ужом проскользнул между двумя другими и подскочил к насильнику. Роман не заметил, откуда он вытащил нож, обычную китайскую дешёвку, на манер кнопочных «стилетов типа мафия», какие можно приобрести в любой мелочной лавке. Узкое лезвие с размаху вошло украинцу в пах поверх расстёгнутого ремня. Тот заорал и сложился вдвое, обеими руками ухватившись за пострадавший орган. Автомат выскочил из-под локтя и загрохотал по палубе, но пацана это не заинтересовало — он выдернул клинок и следующим движением полоснул насильника по горлу. Вскинул с победным криком нож — и отлетел к леерам, пропоротый тремя очередями в упор. Мать замерла на мгновение, невероятно долгое, как показалось Роману, издала дикий, звериный крик и кинулась к убийце, выставив скрюченные, словно когти, пальцы — добежать, вцепиться, выцарапать глаза — и получила свою порцию свинца в живот. Беженцы кричали от ужаса, рыдали женщины, один из бандитов, тот, с татуировками, дал длинную очередь, над головами. Пленники повалились ничком, изо всех сил вжимаясь в выскобленные до белизны доски. Два других украинца возились вокруг убитого — тот уже перестал дёргаться, — а Роман всё сидел, оцепенело, не шевелясь, боясь сделать хотя бы вдох. Не хотелось верить, что это происходит на самом деле — вот, сейчас, стоит только зажмурить глаза, а потом снова открыть, и кошмар рассеется, словно дурной сон, словно наркотическая галлюцинация, словно колдовской морок…
Кошмар не рассеялся, морок тоже. Романа грубо вздёрнули за рукав и направили к трапу — не к тому, по которому в трюм загоняли беженцев, а к другому, с поручнями из латунных, позеленевших от сырости прутьев, из тёмного, похожего на дуб, дерева. Ещё один тычок в спину, от которого он едва не скатился кубарем по ступеням — и вот они уже в длинном коридоре, по обеим сторонам которого тянутся двери кают, отмеченные нумерованными кругляшами. Что дальше — запихнут в одну из них и уж там примутся допрашивать по-настоящему? Пистолет больно врезался в лодыжку, и Роман подумал, что в тесной каюте проще будет его выхватить — а уж там будь что будет…
III
На этот раз дурные предчувствия не сбылись. Ни избиений, ни даже повторного обыска в каюте, куда затолкнули Романа, не последовало. Его усадили на табурет; сидящий напротив человек (не имевший нацистских и прочих татуировок и не сказавший ни слова матом, или на мове) объяснил, что поскольку их товарищ, владевший арабским, только что отбыл в мир иной, его обязанности отныне возлагаются на Романа. Это было не предложение, а констатация факта, а тон говорившего не допускал даже мысли о возражениях. Роман едва не спросил, откуда уверенность,что он обладает достаточной квалификацией — но вовремя прикусил язык, вспомнив, что именно такая должность, «переводчик», указана в краснокрестной карточке, вместе с языками, арабским, испанским и французским. Английский подразумевался по умолчанию; на нём и велась беседа, что ещё раз подтвердило догадку: собеседник, в отличие от других бандитов, не украинец и, скорее всего, вообще не имеет к стране «404» ни малейшего касательства. Акцент его указывал, скорее, на скандинавское, североевропейское происхождение, это Роман, со времён учёбы в МГУ увлекавшийся лингвистикой, определил вполне уверенно. Что ж, уже неплохо — раз этот тип здесь за главного, то с ним и нужно договариваться. Так что Роман кивнул -и осторожно осведомиться об условиях и, главное, сроках новой «службы».
В ответ Улоф (так звали «скандинава») усмехнулся. Стоящий за спиной Романа бандит (подельники называли его Микола) выматерился, но никаких «радуйся, что в живых остался» или «будешь делать, что скажут, иначе за борт!» не последовало. Пленнику объяснили, что поселят его в каюте с одним из украинцев, кормить будут вместе с ними, алкоголь так же не воспрещён и вполне доступен, в пределах разумного, разумеется. А вот о сроках, добавил Улоф говорить рано — работы много, только у побережья Сирии предстоит подобрать ещё как минимум, три группы беженцев, а подобрав — доставить их по назначению. Куда именно, он не уточнил, добавив, что на всё про всё уйдёт не меньше месяца, а после новый переводчик сможет отправиться куда захочет, и даже с приличной премией в кармане — если, конечно, будет добросовестно выполнять свои обязанности и не совать нос, куда не надо. Альтернатива была очевидна, что Улоф и подтвердил, ткнув большим пальцем за спину, в распахнутый по случаю жары иллюминатор.
На этом собеседование (или, всё же, вербовка?) и закончилось. Микола подтолкнул Романа к выходу — это уже был не жёсткий тычок раструбом пламегасителя, а вполне деликатный направляющий жест, — и оба по знакомому дубовому, с латунными поручнями, трапу вышли на палубу. Беженцев уже не было; трое матросов окатывали доски из брезентового шланга и шаркали по ним верёвочными швабрами. Драят палубу, подумал Роман — совсем, как в рассказах Джека Лондона или романах Мелвилла. Вот и выглядели они так, словно сошли со страниц «Морского Волка» и «Моби-Дика» — широкие парусиновые штаны разной степени потрёпанности, вязаные фуфайки на голое тело, распахнутые на груди безрукавки и фланелевые рубашки в крупную красную и синюю клетку. У многих на головах красуются широкие клеёнчатые шляпы с загнутыми впереди полями, так называемые «зюйдвестки». Всё это являло разительный контраст с обликом украинцев,и Роман снова задумался — куда же занесла его нелёгкая? Одежда — ладно, нацепить на себя можно любое тряпьё из бабкиного сундука — но как насчёт самого судна? Старомодные обводы корпуса, парусная оснастка, допотопная паровая машина… А стоило услышать и разговоры матросов — Роман вообще перестал что-либо понимать. Чтобы он, знавший пять языков, кроме перечисленных в документе — и не смог с ходу определить
Встретиться, и уж, тем более, поговорить с капитаном Роману не удалось — ни в этот, ни на следующий день. Да он почти его и не видел — разве что, издали, на мостике. Затянутый в старомодный тёмно-синий с серебряными пуговицами китель, в фуражке непривычного фасона и неизменных белых перчатках, он ни разу не спускался на палубу — стоял у ограждения и обозревал окрестности через антикварный бинокль, составленный из пары раздвижных латунных трубок. Раз или два капитан брал в руки сложной формы прибор, состоящий из латунных дуг и трубок — секстан, ещё одна нелепость в мире радиолокации, спутниковых навигаторов и ДжиПиЭс. А ещё — он ни разу не видел капитана в обществе одного из украинцев или хотя бы Улофа — и это тоже навевало мысли, оформить в стройную теорию, хоть как-то объясняющую происходящее, у Романа никак не получалось.
Первую партию беженцев взяли на борт меньше чем через сутки, под вечер. Это была огромная надувная лодка, вмещавшая не меньше полусотни человек, все, как один — алавиты, бегущие от ярости противников власти президента Асада. Перегрузка на пароход и обыск и на этот раз не обошлись без кровопролития — у двух или трёх пассажиров нашлось оружие и они, заподозрив неладное, открыли по пароходу огонь. Но то ли стрелками они оказались некудышными, то ли украинцы, в самом деле имели, боевой опыт, то ли заржавленные, разболтанные до последней степени «Калашниковы» посылали пули куда угодно, только не в цель — но ни один из бандитов не пострадал. Ответные очереди скосили десяток человек и изрешетили пухлые бока лодки; она стала оседать и беженцы, оказавшись в воде, завопили, протягивая руки к свесившемуся с борта трапу. Они хватались за ступеньки, лезли, отталкивая друг друга, вверх, спихивали невезучих, становились на их плечи, лишь бы дотянуться до спасительного каната… На палубу удалось поднять не больше половины, остальные канули в пучину.
Со второй лодкой всё прошло сравнительно гладко. Она шла недогруженной — как объяснил араб-рулевой, отчаливать пришлось раньше времени, чтобы не угодить под пули мятежников, и в результате, вместо заявленных шестидесяти человек — «голов», как с ухмылкой выразился один из украинцев, — в лодке оказалось не больше двух с половиной десятков. Роман присутствовал при допросе и переводил ответы; он решил, что его тоже отпустят, заплатив за «поставку», но вместо этого рулевого затолкали в трюм, и бандиты заспорили — сразу беженцы его придушат, или сначала покуражатся в отместку за предательство? Вмешиваться никто, разумеется, не собирался — украинцы обращались с пленниками, как со скотом, даже хуже, ведь скот хотя бы кормят, — а эти ограничились тем, что спустили в трюм связку пластиковых бутылок с водой и несколько жестяных вёдер — параши, как выразился один из бандитов. Что там творится после суток с лишним качки, тесноты и духоты, Роману не хотелось думать, а тем более, проверять — хватало расползающегося от приоткрытых люков смрада немытых тел, рвоты и человеческих фекалий. Матросы, те, что объяснялись на квази-эсперанто, тоже избегали приближаться к люкам; Роман не раз замечал, что они старались не замечать творимого хохлами беспредела — и это тоже наводило на мысли. В самом деле — попадись пароход хотя бы катеру береговой охраны, не говоря уж о военном судне под любым флагом, и вздумай они досмотреть подозрительную посудину — сядут все, как говорил персонаж Папанова, в известном фильме. Каждый, от капитана до последнего кочегара (а они здесь, конечно имеются, и в немалом количестве, должен же кто-то кидать в топки уголёк?) не говоря об украинских бандитах — преступники, замешанные в торговле людьми. А за это полагается солидный срок по законам любой страны.
Третью лодку встретили наутро следующего дня — такой же рыбацкий баркас, на Роман бежал из Латакии. И на этот раз всё обошлось без эксцессов — пассажиры, по большей части, жители Идлиба, спасавшиеся от воцарившегося в провинции кровавого хаоса, решили, что подобравший их пароход принадлежит одной из благотворительных организаций, которые ищут и подбирают по всему Средиземному морю лодки с беженцами, и препровождают их в европейские порты. Свою ошибку они поняли только оказавшись в трюме, когда протестовать было поздно. Матросы привычно смыли с досок палубы грязь, и пароход повернул на запад, чтобы, миновав траверз турецкой Антальи и оставив по правому борту Родос, углубиться в лабиринт проливов, разделяющих острова Греческого (или, как его ещё называют, Эгейского) Архипелага. Роман же устроился на полубаке, за якорной лебёдкой, подальше от чужих глаз. Следовало, во-первых, поправить крепление пистолета — за двое суток он так впился в кожу, что терпеть это не было больше сил, — а заодно, обдумать всё, что с ним произошло.