Танцы минус

Стрельникова Александра

— Мама! Я ее убил!!!

Шок, переполох, вызов врачей… Выяснилось, что в силу общей неопытности молодых, все у них пошло как-то не так. Девственная плева прорываться отказывалась. Дочке нашего Михаила Степановича было больно, ее муж проявить настойчивость боялся. Потом все-таки решил покончить с проклятой перемычкой одним решительным движеньем и… прорвал девчонке стенку влагалища.

Было бы смешно, если бы не было так грустно. Как представлю эту бедолагу, которая первую брачную ночь вместо супружеской постели провела на больничной койке, да и медовый месяц вместо моря все там же, так не знаю — то ли плакать, то ли смеяться. Еще и врачи ей весельчаки попались. Молодой хирург, который зашивал ей «прорыв» под

местным не больно-то действенным обезболиванием, после бодрым голосом заявил: «Все, теперь как новенькая! Снова девица невинная, как все и было раньше». Этого она уже не перенесла. Боль стоически терпела, а тут бахнулась в обморок. От страха, что теперь снова этой чертовой девственности уже по второму разу лишаться придется…

Все эти до невозможности потешные ужасы Михаил Степанович рассказывает исключительно для того, чтобы после строгим голосом поинтересоваться: девственна ли еще невеста и достаточно ли опыта у жениха. Ведь если опыта нет, а девственная плева напротив имеется, он, Михаил Степанович, как главный в цирке по соблюдению правил техники безопасности просто-таки обязан провести с молодыми занятия — одно устное и как минимум одно практическое.

Шутка стара, как сам цирк, но неизменно веселит общественность. Во-первых, потому, что история про дочь Михаила Степановича — правдива до самой последней буквы, а во-вторых, всем интересно посмотреть на то, как молодожены станут извиваться и краснеть под инквизиторским оком нашего шпрехшталмейстера и последующим градом шуточек и советов со стороны гостей.

Еще одно неизменное правило всех празднеств, которые устраиваются в цирке: все присутствующие должны исполнить какой-нибудь номер. Чем-то потешить привередливую и профессионально подкованную публику. Часто показывают то, что зритель не увидит никогда. Просто потому, что это не всегда зрелищно, но с профессиональной точки зрения — круто до невероятности. От меня, естественно, тоже ждут чего-нибудь этакого. Мотоцикл для меня теперь — тема закрытая. Так что мне остаются только станцевать.

— На столе! — заказывают молодожены, блестя глазками.

Один из столов тут же выдвигается в центр. Михаил Степанович с присущей ему обстоятельностью проверяет «технику безопасности» — надежно ли стоят ножки, не качается ли стол, и вообще — выдержит ли меня конструкция. С этой целью уже изрядно подвыпивший Степаныч сам несколько раз прыгает на столешнице, вызывая гомерический хохот публики. Иду за кулисы. В мото-амуниции не больно-то станцуешь. Штаны еще полдела, а вот мотоциклетные сапоги с защитой…

Девчонки тут же подбирают мне трико. Предлагают чешки, но я отказываюсь. Босиком мне действительно привычнее. Думаю, а потом бракую и трико. Прошу дать мне наряд актрисы кордебалета. Тряхнем стариной!

Мое появление в этом костюме вызывает веселый шум. Мужики аплодируют и свистят, дамы хихикают, прикрывая рты ладошками. Под улюлюканье забираюсь на стол. Делаю книксен, держа юбочку пальчиками и замираю в ожидании музыки. Канкан соло на самом деле штука непростая. Одно дело, когда девчонки в шеренге кордебалета синхронно взмахивают ножками, и совсем другое, когда тебе нечто подобное надо сбацать одной. И не как фоновый танец, а как нечто самостоятельное.

Но я справляюсь, о чем свидетельствует возбужденный рев публики в особо пикантных местах. Каблучки туфель стучат по столешнице в такт мелодии, юбка взвивается и опадает, то открывая ноги, как говорит мой папа: «по самое не балуйся», то пряча даже колени. Когда мелодия смолкает и аудитория взрывается одобрительным гвалтом и громкими аплодисментами, кланяюсь, прижав руку к сердцу. А потом, пустив в возбужденную публику стайку воздушных поцелуев, скрываюсь за кулисами. Вот только далеко уйти не успеваю, потому как на самой границе света и тени наталкиваюсь на Егора…

После плохо понимаю,

что происходит. Все еще захваченная волной танца, позволяю ему утащить себя в темноту закулисья. Мне кажется совершенно естественным, правильным, что там он валит меня на кучу какого-то тряпья, задирает юбку, с треском лопнувшей материи стаскивает с меня специальные сценические панталончики — все в мелких рюшечках. Более или менее начинаю осознавать, что происходит, только когда Егор врывается в меня с таким напором, что я невольно вскрикиваю. Все-таки габариты у него, как опять-таки выражается мой отец, «призовые». Но боль проходит мгновенно, смытая совсем другим чувством. Как же я люблю его, как же я по нему скучала, как же мне не хватало его страсти, его желания, его запаха и вкуса! С восторгом вспоминаю, впитываю в себя его дыхание, хриплые, задушенные стоны, почти рык, который он издает, продолжая с силой вонзаться в меня.

Он кончает первым, когда я еще только «на подходе»… Обычно-то я успеваю, а вот сегодня что-то нет…

Когда я еще лежу, пытаясь прийти в себя, он уже на ногах. Запихивает свой прибор (ну папа!) в раззявленные джинсы, дергает молнию вверх, едва не прищемив самое ценное, а потом наклоняется ко мне и со всей дури отвешивает звонкую пощечину.

— Как, оказывается, мало я о тебе знал, женушка…

Уходит. И вот что это было? Откуда он взялся? И почему я такая везучая? Что б ему появиться или чуть раньше, или чуть позже. Так ведь нет — как раз, когда я зажигала на столе… А с другой стороны — какого черта?! Я что на этом столе групповым сексом занималась?!! И потом, если уж я так ужасна и так шокировала его своим танцем, чего ж он на меня кинулся как зверь голодный? От великого презрения что ли?

Сдерживая слезы, иду в артистическую, в которой осталась моя собственная одежда. Помыться бы еще. Егор-то в запале ни о каком безопасном сексе и не думал… Между ног липко, горячо и все пульсирует. И мышцы на внутренней стороне бедер дрожат мелкой припадочной дрожью… В гримерке нахожу банку с влажными салфетками. Стаскиваю с себя измятый и порванный костюм. Надорвал его и на груди тоже, зараза! И когда успел? Даже не заметила. Потом обтираюсь кое-как и натягиваю на себя свою амуницию. Ноги по-прежнему дрожат, руки тоже. В голове гулко и темно, как в закрытом на ремонт кинозале, где все «кино» уже давно кончилось. Исправно работают только слезные железы. Слезы так и капают из глаз одна за другой.

Понимаю, что на арену, в компанию, которая продолжает праздновать свадьбу, вернуться уже не смогу. Заплаканная, да еще и вон — на физиономии малиновым цветом налилась Егорова пятерня.

Иду к выходу. Туда, где меня дожидается мой мотоцикл. Стараюсь не шуметь, чтобы не дай бог не привлечь чьего бы то ни было внимания. И вдруг за кучей ящиков слышу голос моего отца… Звучит он глухо и в нем столько мольбы и страдания, что я невольно застываю на месте. Слышно плохо. С кем же он говорит? О чем умоляет? Очевидна только просительная интонация. И злой, резкий ответ его собеседника. А потом и вовсе звук удара и вскрик. Кидаюсь вперед, но в темноте зацепляюсь ногой за что-то брошенное в проходе и с грохотом врезаюсь в расставленные здесь же ящики. Когда поднимаюсь и наконец-то огибаю их груду, за ней никого уже нет.

Ничего не понимаю. Надо найти отца, поговорить с ним. Кто это был? Кто кого ударил и из-за чего? Ничего подобного в нашем цирке не было никогда. Слезы пропали. С силой тру щеки, чтобы разогнать кровь и сделать отпечаток Егоровой пятерни не таким очевидным. Придется вернуться…

За одним из столов на арене вижу отца. А рядом с ним… Ну да! Иван Яблонский собственной персоной. Это что же получается, отец только что с ним говорил? Да нет! Не похоже. Там дело кончилось руганью и дракой, а эти сидят чуть ли не в обнимку и смотрят друг на друга весело и по-доброму. Отец замечает меня.