Танцы минус
Шрифт:
Те самые «следаки» из спец-группы инструктируют меня остаток дня и полночи. Объясняют, как себя вести, на что обращать особое внимание. Убеждают быть максимально осторожной, зря не рисковать и в случае чего сразу сообщать куда следует — а точнее им. Но если так мне удобнее, то полковнику Приходченко или майору Кондратьеву.
А еще Федька выдает мне кулон с радиомаяком.
— На всякий случай. Он у меня счастливый. Тогда благодаря ему Аньку и ее похитителей нашли. Даже если профильно не сгодится, пусть просто на удачу тебе, Маш, будет.
Приезжаю
— Пап…
Поговорить бы с ним начистоту. Но Приходченко доходчиво мне разъяснил, что человек, который находится в полной зависимости от наркотиков, крайне ненадежен. А судя по тому, как мой отец вымаливал дозу у неизвестного, это в его случае именно так. А потому, каким бы хорошим он не был в прошлой жизни, в этой, наркотической, он за дозу в момент ломки продаст и сдаст все и всех.
— И тебя, Маш, в том числе. Потом ширнется, полегчает ему, терзаться будет страшно, но и в следующий раз сдаст, когда край наступит. Так что рассчитывать на его поддержку нельзя. Опасно это.
Рассматриваю отца, пытаясь отследить перемены, произошедшие в нем за время моего отсутствия.
— Пап, как себя чувствуешь?
— Отлично!
— Пап, а скажи-ка мне…
— Погоди, а что это у тебя под глазом?
— Ерунда.
— Съездила куда-то и назад с фингалом…
— Нет, пап, это я еще вчера…
— Егор чтоль твой расстарался? Каким образом?..
— Был он здесь.
— Вчера?
— Ага. Еще до того, как свадьбу праздновать начали. Пришел, — мол, поговорить хочу…
— И что?
Встаю и начинаю нервно прохаживаться.
— А ничего. Поругались.
— Как он тебя нашел-то?
— Да я не спрашивал. Какая мне разница?
— Пап, я слышала как ты вчера вечером с кем-то разговаривал. У клеток, за горой ящиков. Кто это был? Егор?
Смотрит. Молчит. Потом отводит глаза и кивает. Сейчас соврет.
— Да он.
— А что на этот раз хотел?
— Да все того же.
— Чего?
— О тебе расспрашивал. Ты ведь, оказывается, ничего ему о себе не рассказала. Почему? Тебе что есть чего стыдиться?
— Нет, но у него свои взгляды на многие вещи…
— Пусть засунет их себе в жопу и сядет на нее поплотнее. А лучше пусть валит куда подальше…
— Он и свалил. Пропал. Трубку не берет. Друзья беспокоятся. Мне звонили, спрашивали, не появлялся ли он на моем горизонте. Я сказала, что нет, а ты оказывается с ним вчера говорил… Не знаешь, куда он после думал податься?
Смотрит тревожно, молчит. Потом опять отводит глаза. Снова
— Сказал: все, с меня, мол, довольно, обратно в Москву поеду.
Это скорее всего значит, что Егор сказал папе что-то прямо противоположное… Папа врать не мастак. Всегда он прямолинеен до смешного. Вдруг поворачивается. Смотрит. В глазах страх, который он явно пытается подавить. Сглатывает. Жует губами. Решится сказать то, что знает? Нет… Папа… Папа мой, папа…
У меня есть план. Привезла с собой из Москвы свои свадебные фотографии. На них я и Егор. Буду ходить по старым знакомым в цирке, рассказывать о своей новой жизни, показывать фотографии. Вдруг кто-нибудь да воскликнет: «Ба! А этого парня я вчера здесь видел!» Может кто-то вспомнит и того, с кем Егор общался. Но план мой проваливается с треском. Муж мой проскользнул под взглядами огромного количества людей так, словно был в плаще невидимке. Не видел его никто. Или все врут? Вряд ли. Не может быть так, чтобы все члены моей цирковой семьи были бы в сговоре. Если до сих пор тайна транспортировки наркотиков остается тайной, значит в нее посвящено ограниченное количество людей. Иначе кто-нибудь бы уже проболтался.
Слова Приходченко о том, что Егора уже может и не быть в живых, мучают меня. Только отвлекусь на какие-то другие мысли или дела, как вдруг короткое слово «Егор!» втыкается в самое сердце. Надо взять себя в руки. Мне нужна трезвая голова. Если начать биться в истерике, то только все испортишь.
Еду в свою гостиницу. Мне надо показаться Яблонскому и взять кое-что из вещей. Надеюсь, что за время моего отсутствия ничего важного в цирке не произойдет. Кокаина у отца, я знаю, осталось немного. Судя по тому, как он бодр сейчас, новую дозу он сегодня утром уже принял. А это значит, что там, в пакетике могло вообще ничего не остаться. Несложно предположить, что вскоре он снова отправится за новой дозой. Если его проследить… Но очевидно и другое, пока я буду ходить за ним, как привязанная, никакая встреча не состоится. Как же мне быть?
Иван занят. Сидит в нашей «походной» монтажке и отказывается кого бы то ни было видеть или слышать.
— Тебя монтирует, — поясняет Евгенчик и подмигивает. — Ну ты зажгла, мать. Иконников до сих пор в себя не пришел. Уже дернул хорошенько для душевного равновесия.
— Новый чек за «Джеймесон»?
— Не-е. За дурь пока что чеки, слава богу, не додумались выбивать.
Опаньки! Склоняюсь поближе к уху Евгенчика:
— А где берет?
— А хрен знает. Мне без надобности. За это, слава те яйца, мне платить не приходится.
— Блин, Евгенчик! Мне надо до зарезу! Видишь, — указываю на подбитый глаз. — Проблемы у меня. Муж приезжал. Ревнивый он у меня, сволочь…
— Тут какой-то тип вчера спрашивал о тебе. Не он?
— Как выглядел?
— Так, что Иконников, едрить его в колено, стойку тут же сделал. Даже клеиться к нему начал.
— Кареглазый блондин?
— Маш! Ну я же не Иконников, я ему в глазки со значением не заглядывал!
— Евгенчик! Кончай финтить! То ты не знаешь, это не ведаешь! Не верю!