Танцы минус
Шрифт:
Дальше все идет по сценарию, придуманному Яблонским. Ирина Михайловна «находит» меня и с криками, достойными сценического воплощения, врывается в бар, где, как обычно, после съемочного дня коротает вечерние часы киношная общественность. Все срываются с места и бегут посмотреть на мой «труп». Яблонский лично проверяет пульс, приложив руку к моей шее и незаметно для прочих ободряюще погладив меня при этом, и объявляет трагическим голосом: «Мертва». После чего сдергивает с кровати покрывало и с головой накрывает меня им. Слышу, как он выпроваживает народ прочь из моей комнаты, как одновременно с этим звонит в местную
Надо сказать, милиционеры в шоу принимают живейшее участие. Правду сказал старик Шекспир: «Жизнь — театр, а люди в нем — актеры». Каждый хочет хоть раз да сыграть какую-нибудь роль на публику. Ну, кроме тех ролей, которые играются для себя любимого в кругу семьи или на работе… Мое «тело» уносят из гостиницы на носилках. В морге местной больнички «принимает» мой «труп» Егор. И первым делом, распахнув мой халатик еще шире, впивается вампирским поцелуем в открывшийся сосок. Отпихиваю его. Смеется нервно.
— Ну, Маш!
— Вот уж не думала, что тебе и некрофилия не чужда.
Хочу в душ, хочу немного размяться — спина от долгой неподвижности затекла и болит. Зараза!
Интересно, что там сейчас творится, в нашей кино-богадельне? Пьют за упокой моей безвинной души? Потом перед ребятами придется долго извиняться. Но уверена, они поймут, киношники ведь…
Пока я в душе, Егор звонит «работодателю» и сообщает о том, что «дело сделано». Основной рефрен их беседы таков: «Бабки гони». Я бы на месте этого типа Егора тупо кинула. Найти его нельзя — поди определи кто именно звонил с этого номера. А раз нельзя найти, то и… Но парень, видно, то ли глупый, то ли честный. В итоге встреча для окончательной расплаты оговорена и назначена.
Егор отбывает на нее в сопровождении местных ментов, а в морге появляется очередной «скорбящий». Забавно, но начинает Иван приблизительно с того же: пытается приникнуть устами к моей уже отмытой от «крови» груди. Но я, наученная прежним опытом, настороже, и его демарш не проходит.
— Ну, Маш!
И почему на дворе не матриархат? Завела бы себе сразу двоих мужей. Одного — чтобы гадости говорил и по физиономии бил, второго — чтобы все время налево ходил… А лучше, чтобы как в сказке — троих. «Старший — умный был детина, средний — был и так, и сяк, младший — вовсе был дурак». На две последние позиции претенденты имеются. Найти бы кого-нибудь на вакантную первую…
А еще лучше разобраться с собой. Сегодня я чуть ли не впервые устояла против сексуального гипноза, в который я впадаю, стоит Егору до меня дотронуться. Причем слово «устояла» в общем-то неверно отражает мои эмоции. Как-то особо «устаивать» не пришлось. Он хотел меня поцеловать, я же испытала лишь раздражение… Хорошо это? Или плохо? Раньше то, чем мы занимались в постели (и не только) было для меня чем-то совершенно волшебным, фееричным. Это было для меня счастьем. В последнее же время каждый раз после «этого» я либо получаю по морде, либо терзаюсь такими угрызениями совести по поводу собственной несдержанности и глупости, что лучше б по морде дали. И это, видимо, не могло не сказаться на моих реакциях на мужа… Любовь умирает. Умирает прямо на глазах, и поделать ничего не удается. Наверно то же самое испытывает совестливый врач, стоя над кроватью безнадежного больного. Человек еще жив, но
С Яблонским я коротаю время в морге почти до самого утра. Он (молодец какой!) не забыл привезти мне кое-что из одежды. Так что, по крайней мере, удается сменить халатик, неожиданно оказавшийся таким эротичным, на джинсы и футболку. Сидим, болтаем. Пожалуй, в первый раз так долго. Вроде и ни о чем, но мне с ним… не скучно. Ладно, если уж быть честной с самой собой — просто интересно. Его рассуждения о жизни и людях глубоки и неожиданны. Он знает очень много не только о мире кино, но и о множестве других вещей. Наконец, он любит посмеяться сам и умеет рассмешить других… А еще я понимаю, что если бы вместо Егора я два года назад вышла замуж за Ивана Яблонского, мне бы и в голову не пришло скрывать от него и саму себя, и тем более моего отца. Они бы как раз могли бы стать настоящими друзьями…
Одергиваю себя: если бы не наркотики… О них Иван, кстати, заговаривает сам. Начинает интересоваться, давно ли мой отец подсел, лечился ли, пытался ли бросить. Мне со стыдом приходится признать, что я ничего о его тайной страсти не знала, а значит никак ему не помогла.
— Не казни себя. Я в случае с Риткой все знал, все видел, но тоже никак и ничем не смог помочь. Хоть и делал все, что в принципе возможно. Поверишь, даже приковывал ее к батарее дома и в самые жесткие клиники, скрепя сердце, сдавал. Выходила из них, вроде, нормальная. Но только мне начинало казаться, что все позади…
Машет рукой обреченно и отворачивается. Спрашиваю тихонько, испытывая что-то вроде робости — такое у него лицо, что просто больно смотреть.
— Тяжело было?
— Даже не представляешь себе как. И слава богу, что не представляешь. В один из светлых моментов вдруг задумала родить ребенка. Я, идиот, повелся — уж очень хотел, да и надеялся, что это ее вытащит.
— И что?
— Да ничего хорошего, Маш. Прожил он, вернее она — девочка была, после рождения неделю. И все. Умерла. Врач сказал — из-за наркотиков. Оказалось, Ритка и беременная с них не слезала. Естественно, тайком от меня…
Прячу лицо в руках. Действительно страшно. И смотреть на него, и невольно представлять, каково ему было тогда… А еще я думаю — это лишнее подтверждение тому, что не виноват Иван в смерти отца и в распространении наркотиков. Не может человек, переживший подобное, продолжать торговать этим адским зельем… Ну никак не может! Не верю!
Егор, который появляется в морге только под утро, спокоен и горд, из чего я заключаю, что все прошло удачно. Враг пленен и повержен. А мой бывший муж — весь в белом и на боевом коне.
Рассказывает о том, как лихо была проведена операция. О том, что задержанный уже дал первые показания. Моим «черным человеком» оказывается совершенно незнакомый мне парень из операторской команды. Ничего не понимаю — чем я ему-то насолила?
— Да не ему, Маш! В том-то и дело, что не ему. При других обстоятельствах, грохни он тебя, никогда бы не нашли. Нет ни мотива, ничего, что бы связывало его с тобой.
— Но зачем?
— Любов.
Так и произносит без мягкого знака в конце, а потом поясняет.