Танцы на снегу
Шрифт:
— Прощай, Башня.
— Прощай, Бубба. Желаю тебе поскорее найти приют и убежище от врагов.
Описав в небе круг, Бубба прямиком полетел к перешейку, соединяющему остров с большой землей. Дальше к югу он знал на берегу одно место, куда уже летал с острова. Внизу мелькали поля, потом показалась зеленая вода, потом снова земля. Летел он долго, но наконец добрался, куда хотел. Мать, бывало, брал его сюда. Здесь тоже стояла башня. Та, которую он покинул, была в сечении квадратной, а эта круглой.
Это была полуразрушенная оборонительная башня. Она стояла на невысокой скале, нависающей над морем [3] ,
3
Речь о так называемой башне-мартелло. Такие башни строились в начале XIX века на юго-восточном побережье Англии в связи с угрозой наполеоновского вторжения. (Прим. перев.)
На болоте водились птицы, что сулило внести некоторое разнообразие в его кроличье-заячий рацион, — утки, цапли, чайки, чернозобики и многие другие. Он предпочитал небольших жирных зверьков, но на худой конец мог прокормиться и птицами. Приближалась зима, а с ней в изобилии появятся крупные, упитанные гуси — налетят с севера перезимовать и подкормиться на болотах. Они будут прибывать тысячами, не ожидая найти здесь хищника размера и силы Буббы — он сможет подстерегать их в облаках и хватать на лету. А когда придет весна, можно летать подальше от берега за ягнятами и телятами. Опасно — зато он посчитается с людьми.
Бубба твердо решил выследить и убить мелкого зайца. Было что-то очень странное в этом существе. Оно явилось неизвестно откуда и научило его любимую пищу прятаться. Оно привыкло смотреть в небо, оно вовремя заметило Буббу и укрылось в кроличьей норе. Оно, наконец, явилось к нему домой по каким-то своим загадочным причинам. Не замышляло ли оно сразиться с Буббой, отомстить за нанесенный сородичам урон?
Такую наглость нельзя оставлять без наказания. Бубба считал, что заяц виновен и в том, что ему, Буббе, пришлось покинуть свой дом, — именно он стал причиной того ужасного звука, от которого мозг Буббы сжался внутри черепа в агонии. Звук повторялся, он бил по голове снова и снова, башня сотрясалась от фундамента до вершины, и мертвецы, лежащие под землей в узких ящиках, должно быть, пробудились от векового сна и забились головами о крышки гробов, пытаясь подняться.
Ясно одно: заяц этот не простой. Бубба вернулся в воспоминаниях к тому полузабытому времени, когда он только родился, к влажному лесу, из которого его забрал мать. Там, в девственном лесу, охотились дикари, владеющие луками, духовыми трубками с ядовитыми шипами — и колдовством. Может быть, эти дикие охотники преследуют его. Может быть, враги Буббы послали волшебного зайца, чтобы убить его. Да, в хитрости им не откажешь — будь это крупный кот или свирепая гигантская собака, Бубба сразу насторожился бы. А враги послали всего-навсего зайца, который был даже мельче остальных. На самом деле он, конечно, несравненно сильнее всех себе подобных. Бубба понял, что для победы над зайцем понадобятся вся его хитрость и осторожность.
Бубба раскинул крылья и позволил попутному ветру донести себя до башни. Он немного посидел на каменном выступе,
— Здравствуй, новая башня. Я буду здесь жить.
— Добро пожаловать, Бубба.
Бубба задремал. Во сне ожили туманные образы наследственной памяти, коренящиеся в далеком прошлом, в жизни многих поколений его предков. Предки жили в зеленом сумраке леса, строили гнезда в ветвях исполинских деревьев и почти никогда не вылетали в открытое небо, как приходилось делать Буббе. Их жизнь проходила под лесным пологом, где среди влажной листвы неумолчно жужжали бесчисленные насекомые. Всюду кишела жизнь — и на земле, и в воздухе, и на деревьях. Из подземных источников текли реки с черной водой. Временами они широко разливались и затопляли обширные пространства.
Предки Буббы царили в лесу, властвовали над мириадами зверей и птиц, названий большинства которых Бубба не знал. Предки питались какими-то похожими на людей волосатыми тварями, скачущими с ветки на ветку. Одни были очень юркими, другие медлительными. Водились там и странные птицы с яркими перьями, хохолками и длинными твердыми клювами — этих птиц предки тоже ели. В памяти Буббы остался запах влажного бессолнечного мира — здесь всегда было жарко, и дожди низвергались с неба подобно водопадам, с грохотом колотя по восковым листьям. В лесу жили змеи толщиной с человеческое туловище, в реках водились страшные создания с громадной зубастой пастью.
Мать забрал Буббу из этого мира малым, еще не оперившимся птенцом и улетел с ним на железной птице. Бубба смутно припоминал, что его везли в ящике, а здесь, на новом месте, мать выпустил его и накормил накрошенными бараньими почками и печенкой.
Когда Бубба просыпался от этих снов, ему всегда бывало не по себе. Не потому, что хотелось вернуться в диковинный зеленый мир, — дело было не в том, где он находится, причина беспокойства лежала глубже. Он не был счастлив наедине с собой. Но он и не грустил. У него был приют, пищи хватало, небо принадлежало ему одному. Иногда он залетал в какой-нибудь местный лесок и там, в зеленом полумраке между ветвей, пытался наяву воскресить свои воспоминания.
Когда настал вечер, Бубба покинул башню и облетел новую территорию. Прежняя, на острове, осталась довольно далеко, но Бубба мог бы иногда летать туда в сумерках, если охота не займет много времени. Он решил, что зимой, когда будет темнеть очень быстро, главной его пищей станут гуси, хотя, конечно, в серые, полутемные дни, когда трудно будет рассмотреть его на фоне серого неба, никто не помешает ему прихватить иной раз зайца или кролика — просто чтобы напомнить этим тварям о себе. А с наступлением лета он будет вылетать чаще — может, иногда случится и заночевать в лесу. Как ни хороши болота, на них не водятся кролики и зайцы, его любимая еда.
— Скажи, новая башня, могуч ли Бубба?
— Бубба — повелитель равнин.
— Да, я повелитель. Так должно быть. Мать гордился бы мной.
— Мать тобой гордится, Бубба.
Глава двадцать седьмая
Прошло семь дней, а Кувырок все не возвращался, и зайцы собрались на Букеровом поле у подножия своего тотема, чья единственная протянутая ветвь прочерчивала небо, как белая молния. Собираться на сходки в середине осени было не в заячьих обычаях — колония воссоединялась только к концу зимы, и те, кто не знал, в чем дело, недоуменно расспрашивали сородичей, а те, кто слышал о героическом предприятии Кувырка, еле успевали отвечать на вопросы.