Танец для двоих
Шрифт:
— А что со мной?
— Выглядишь так, словно там не Танька танцует, а фея…
— Танька похожа на фею, — заметил он. — Ее бы одеть в прозрачную тунику…
И тут же родилась эта картина — Таня в прозрачной тунике, вся в лесных цветах, которые — единственное ее украшение… Распущенные волосы. Летящие одежды…
Здесь это невозможно. Здесь нет места красоте…
Представив на секунду, что все происходит вот тут, он почувствовал себя так, словно невольно, мыслью, оскорбил красоту. Оскорбил Катю. Себя…
— Я все-таки уйду отсюда, — сказал он.
—
— Нет, — честно признался он. — Просто не могу больше. Косит… Понимаешь, Толик?..
— Давай я сделаю тебе коктейль. Ты слегка расслабишься и придешь в себя…
— Нет, ты послушай… Руки тоньше дождя. Фигурка прозрачная, летящая… А вокруг — красные похотливые рожи самцов… И для них нет ничего этого. Ни тонких рук, ни прозрачности, ни-че-го! Только тело. В нем — смысл… Как будто тело что-то значит без души… Или это их самооправдание? Я тут подумал, что вся наша жизнь — оправдание. И у них тоже. Только если душа есть у Тани, а у них нет? Кто она для них? Это мы с тобой знаем, что Таня талантлива, просто у нее не сложилось… А для них — простая стриптизерша… И ничего больше. И у нее есть душа? А у них, достигших суперского положения, денег этих хреновых, дома, «мерсы», фигни навалом… Только души — нет. А у стриптизерши-то она есть! У существа, павшего низко, на их взгляд…
— Ты не перечитал на ночь Достоевского? — спросил Анатолий.
— Кстати, я давно его не читал… Я последнее время детские книги читаю. Андерсена. Вот вчера читал Сашке про Русалочку и наткнулся там снова на рассуждения о душе… Она же не этого принца хотела, а душу бессмертную! Потому что даже глупенькая Русалочка знала — на хрен ей триста лет жизни, если душа умрет? И была готова умереть физически, лишь бы душа осталась бессмертной… И любую боль была готова перетерпеть за душу эту… А эти самцы за день сытой жизни, за тело свое, которому дай Бог семьдесят лет прожить, душу отправляют в помойное ведро…
— Друг, — жалостливо сказал Анатолий, — твоя харизма разбушевалась. Добром это не кончится… Почитай своей дочери «Незнайку». Чудесная книжка…
Саша рассмеялся.
— Я хочу понять, — сказал он. — Или найти… То есть я уже нашел, вот только не знаю, как удержать…
Он посмотрел на Анатолия, пытаясь найти в его взгляде хоть немного понимания, но тот смотрел слегка удивленно, ожидая продолжения, но минуя это понимание…
— Ты влюблен, — тихо, шепотом, разродился наконец-то Анатолий. — Кто она?
Он только улыбнулся. Может быть…
— Ох, — выдохнул Анатолий, — на тебя опять смотрят…
Саша это и сам чувствовал. Этот цепкий взгляд, направленный на него, требующий, чтобы обернулся…
Он обернулся, ругая себя за любопытство.
Сразу узнал ее — обладательницу этого взгляда и нахмурился.
Она усмехнулась, вытянула свой длинный, украшенный дорогим перстнем палец и ткнула в него. Затем палец перевернулся — и красный длинный ноготь поманил его к себе. «Цып-цып, а ну иди сюда, цыпа мой…»
Он рассмеялся. Сам не
И этого хватило. Она покраснела, сжала тонкие губы, орлиный нос напрягся. Теперь она и в самом деле была похожа на хищную птицу, кружащую над землей в поисках добычи.
Цып-цып…
Глаза сузились. Она даже не дала себе труда спрятать сущность свою под маску. За-чем? «Вот такая у них душа, — подумал он. — Но ведь есть? Или то, что наполняет их внутри, уже не зовется этим словом? Как-то иначе? Это дуэль взглядов. Дуэль…»
И сам себе ответил, перевел ее скрытую угрозу в глазах: «Щенок, я объясню тебе без переводчиков…»
Катя поднялась по лестнице. Настроение было странным — все эти дни она жила на облаке, сидела там и наблюдала, как зажигаются звезды, отделенная от окружающего мира… И одновременно с радостью в ней иногда билось предчувствие скорой потери, потому что ничто не вечно под луной, а уж хорошее-то — тем более…
В почтовом ящике что-то было, Катя удивилась, потому что в него давно уже никто ничего не клал… Газет они не выписывали, писем не получали. Мама звонила по телефону… Как-то вымер эпистолярный жанр…
Она открыла ящик и достала вырезанную из дешевого журнала фотографию.
— Что за…
Она не могла понять, кто и зачем положил в ее почтовый ящик изображение улыбающихся Наташи Королевой и Тарзана. Дети, решила она. С какой, правда, радости они решили приобщить ее к «великой поп-культуре», вроде поздно… Может быть, это подарок Наде? Она тут же рассмеялась. Насколько она знала, ее дочь к попсе относилась еще хуже. Ей подавай «Рамштайн». Тупака этого… Кстати, и в самом деле — и то и другое здорово, она как-то послушала и убедилась — музыкальны… Ближе к полифонии, чем эта…
Опять взгляд уперся в фотографию, и снова недоумение, а еще она увидела надпись, в самом верху, написанную бисерным почерком, едва заметную…
«Как тебе этот „тарзанчик“ в постели-то, старая обезьяна?..»
И почему-то ей показалось, что это послание адресовано ей, именно ей, и во рту появилась гадкая такая горечь, захотелось сплюнуть…
Горечь была рядом с недоумением.
А еще ниже — другая надпись, крупнее: «Хочешь узнать побольше, приходи сегодня. В десять вечера». Далее следовал адрес. Катя посмотрела на часы. Невольный жест, она тут же отругала себя. Не ее это дело, право, отвечать на подметные письма…
«А если это касается Нади?
При чем тут Надя, — попыталась она снова урезонить саму себя, — с какой стати? Это вообще чертов бар-казино, где с десяти дурацкое пип-шоу… Я что, совсем одурела тащиться туда?»
«Как тебе этот „тарзанчик“?..»
Почему-то вспомнился Саша, и при чем тут Саша?
— Смешно, — пробормотала она.
Она открыла дверь в квартиру, долго стягивала сапоги, потом поставила кофе вариться, и он, несомненно, убежал. Она выругалась, потому что все еще думала о фотографии.