Танец мельника

Грэм Уинстон

— Но пожертвовать собой ради денег должна ты.

— Ох, — она холодно пожала плечами со странным безразличием. — Кто говорит о жертве? Я еще могу найти какого-нибудь привлекательного и состоятельного мужчину, который мне будет куда дороже, чем его кошелек.

— Как когда-то был дорог я?

— Ты... — она презрительно засмеялась. — Ты просто Джереми и к тому времени давно обо всем забудешь.

— Ты заставляешь меня забыть. Но неужели ты думаешь, что я смогу? Я влюблен в тебя. Я люблю тебя. Люблю тебя, Кьюби. Это совсем ничего для тебя не значит?

— Хватит об этом,

говорю же. Успокойся. Тише!

Толпа влекла их обратно в зал.

Она посмотрела ему в лицо.

— Я сожалею, Джереми.

— Только из-за меня или за нас обоих?

— Я сожалею, что позволила себе слишком сильно тобой увлечься.

В этом он увидел луч надежды среди всей этой горечи, ревности и страданий.

— Значит, я по-прежнему тебе дорог.

— Об этом не стоит больше говорить.

— Что это значит?

— Это может означать что угодно. Давай вернемся обратно. Я всё еще хочу посмотреть пьесу.

— Кьюби...

— Хватит, прошу...

— Кьюби, ведь тебе не всё равно. Будешь и дальше отрицать?

— Я не на свидетельской трибуне!

— Можем ли мы еще встретиться? Возможно, после ужина.

— Нет! Если бы я знала, что увижу тебя здесь, то не приехала бы!

— Поговорить. Только десять минут.

— Нет.

— Так что же? — спросил Валентин, проталкиваясь через толпу и улыбаясь зажигательной, плутоватой улыбкой. — Ты к нам присоединишься? Клеменс и Клоуэнс уже там, не хотят упустить ни слова. Взбодрись, Кьюби, сейчас начнется фарс. Полагаю, ты приняла трагедию слишком близко к сердцу.

II

Около девяти вечера объявили еще один антракт, но Кьюби не сдвинулась с места. Когда представление закончилось, и они вышли в теплую и ветреную апрельскую ночь, на площади ждали и подмигивали экипажи, портшезы и фонари, но до Уорлегганов было всего четыре минуты пешком, а посему пятеро молодых людей отпустили экипаж и решили прогуляться, ступая осторожно, чтобы не угодить в лужи, конский навоз и кучи мусора. Они болтали и смеялись по пути от Хай-Кросс до церкви Святой Марии, потом по Черч-лейн на новую широкую Боскауэн-стрит, а оттуда на Принц-стрит, по правой стороне которой поднимались ступени в особняк Уорлеггана.

Они отужинали, но Джереми и Кьюби оказались на противоположных концах стола. Майор Тревэнион на сей раз сидел прямо напротив Джереми, но они смотрели друг на друга с каменными лицами и избегали разговоров. К счастью, стол был широк.

Тревэнионы провели ночь у Уорлегганов, но Джереми и Клоуэнс по просьбе матери после ужина проехали три мили вверх по холму до Полвилов. Джереми снова проклинал судьбу, потому что Тревэнионы собирались отбыть домой рано утром, а значит, завтра ему не представится возможность для встречи. Нынешним же вечером Кьюби явно избегала встреч. Но ужасная рана снова открылась, хотя он и считал ее исцеленной. Немного спокойствия, немного надежд... или немного смерти.

Затем, совершенно случайно, когда Джереми уже впал в отчаяние, он поймал ее в холле, когда девушка спускалась вниз по лестнице.

Конечно, она намеревалась пройти мимо,

но он преградил ей путь. Дверь гостиной была полуоткрыта, как раз за его спиной.

— Дай пройти, — прошептала она резко, но Джереми не сдвинулся с места.

— Я попросил десять минут.

— Нет!

— Тогда пять. Скажи, объясни мне, скажи хоть чуть больше. Разве ты не должна мне хотя бы это? Говоришь, что сможешь продать себя, чтобы просто сохранить дом, не древнее и любимое семейное гнездо, приютившее десять или двенадцать поколений Тревэнионов, а замок, новый замок, красивый, но несколько нелепый, на который твоя семья безумно растратила состояние.

— Да! Если тебе угодно это так отвратительно выразить. Многие люди женятся ради денег. Конечно, мне не будет покоя, если я выйду замуж по любви, уеду в другую часть страны и буду наблюдать издалека, как дом, участки и все земли продадут, а Тревэнионы покинут место, где прожили не одно столетие! Так оно и случится, и я не стану этому содействовать!

— А Огастес и Клеменс? Они тоже поддерживают эти благородные идеи?

— Почему ты так настойчив? Клеменс, да, поддерживает. А Огастес... не могу сказать.

— Думаешь, если он найдет юную леди с приличным состоянием, то передаст большую часть денег старшему брату? Сильно сомневаюсь!

Она не ответила.

— Разумеется, — сказал Джереми, — его фамилия по-прежнему Беттсворт...

— Доброй ночи, Джереми — сказала Кьюби. — И прощай. Есть много приятных девушек, каждая из которых могла бы стать тебе лучшей женой. Я настоятельно советую найти такую.

— Это трудно, — ответил он, — потому что я уже нашел ту, что хотел. Мила она или нет, мне по-прежнему нужна только она.

От румянца ее сияющая кожа цвета слоновой кости скорее потемнела, чем порозовела.

— Когда я узнал... — сказал Джереми, — когда мне сообщили, что тебе нужны деньги, а не родословная, я почувствовал даже большее отвращение. Желать человека более знатного — это высокомерно и привередливо, но вполне понятно. Но выставить себя на продажу за деньги...

— Если ты не дашь мне уйти, я позову брата!

— Зови! Давай. Зови!

Она этого не сделала.

— Ну вот, — продолжил Джереми, не двигаясь с места, — я думал, что смогу изгнать тебя из своей жизни, забуду о тебе, ты ведь всегда меня к этому подталкивала, сумею отложить неприятную страницу в сторону в качестве урока в тщетности... попыток судить о человеческой природе — о ее ограниченности, никчемности, разочаровании... До тех пор, пока к своему несчастью, я снова не встретил тебя сегодня...

Из гостиной послышался пронзительный хохот. Это был Анвин Тревонанс, который всегда так смеялся.

— Теперь, — сказал Джереми, — увидев тебя снова, я понял свою ошибку, когда предполагал, что могу тебя забыть, я по-прежнему к тебе привязан... И потому... вот о чем я подумал... Сколько ты хочешь, Кьюби? Если ты продаешься, то какова цена?

— Учитывая, что это исходит от тебя, — тихо сказала она, — может ли быть что-то более оскорбительное?

— Нет, я так не считаю. Я на рынке и хочу тебя купить. Я бы ограбил банк, чтобы тебя купить! Скажи, сколько ты стоишь?