Танец с огнем
Шрифт:
– Гм-м-м, – промычала Марыся, строя между тем самые кудреватые предположения относительно Люшкиного дружка. – А чего ж ты к Марысе Станиславовне, а не Любовь Николаевне кинулся? Или дело как раз ее и касается?.. Впрочем, нет, в это я уж никак не поверю, потому что с деликатностью у Люшки всегда была незадача…
– Да Любовь Николаевна уже месяц как в отъезде, и вестей от нее никаких нет!
– Вот как? Не знала. И куда же она нынче сорвалась? И с кем?
– Куда? – не знаю. С кем? – с бродячими акробатами, детьми. На рынке познакомилась.
– Изрядно. А, впрочем, похоже
Ну так и чем же я тебе в отсутствие Люшки могу помочь?
Еще с вечера держащая свое слово Луиза принесла хлеб, мясо, кувшин с водой, лампу, даже плед, в который так и не просохший с дождя Степка тут же и завернулся. Лег калачиком на мягкое сено, думал, что с устатку сразу уснет. Не получилось. Ел, пил, кормил тощую, с длинными сосцами суку. Играл с теми самыми щенками. Они мусолили толстые Степкины пальцы и приятно кололи их острыми крошечными зубками. Несколько часов маялся уверенностью в том, что замыслил безумное и непотребное. Порывался уйти. Ворочался. Чесался. Слушал, как скребутся крысы и воркуют и повизгивают во сне щенки. Потом вдруг нащупал в ногах прямоугольный сверток. Зажег лампу, развернул, увидел пачку каких-то брошюр. Раскрыл наугад и шепотом, шевеля губами, прочел:
«Старая формула народничества – «через земельную реформу к кооперации» должна быть заменена новой: «через кооперацию к земельной реформе», а формула «через земельную реформу к земледельческому прогрессу» – формулой «через земледельческий прогресс к земельной реформе». При этом нельзя забывать о коренном противоречии крестьянства с господствующими классами, так как сам рост кооперации состоит в непрерывной борьбе с эксплуатацией…»
От попыток понять прочитанное глаза у Степки стали по пять копеек, но поскольку это все равно казалось лучше и, главное, безобиднее его собственных мыслей, он продолжал упорно читать эсеровские нелегальные брошюры и, прежде чем повалился на сено с резью в глазах и туманом в голове, успел прочесть почти всю полемику группы эсеров-максималистов с И. Бунаковым, секретарем Заграничной делегации ЦК партии.
Ранним утром, когда кучер полировал ветошкой бронзовые ручки старинной кареты, ему принесли пирог и вино «от Марии Габриэловны» по случаю именин ее старшего сына Альберта. Кучер удивился, но отхлебнул сразу же изрядно, и еще раз удивился экзотическому вкусу вроде бы знакомого портвейна. Подошедший следом Марсель помог Степке уложить уснувшего мужика в дальнем углу и накрыть его попоной. Потом вместе запрягли спокойного вороного мерина. А когда чуть просохла мостовая, Луиза привела Камишу смотреть щенков.
Степка шагнул из темноты и стащил шапку. Собственные ноги казались ему итальянскими, по случаю, макаронами и не внушали никакого доверия.
Камиша, опирающаяся на плечо Луизы, при виде Степки очень обрадовалась, а он, в свою очередь, ужаснулся ее совсем уж нездешнему виду. Снова показалось, что кто-то («а может быть – все?» – вспомнились
– Камиша, ты с ним поедешь? – деловито спросила Луиза.
– А нужно ехать? – спокойно осведомилась Камиша.
– Тебе решать. Он укажет, куда. Марсель повезет, а кучера я усыпила.
– Мио Дио! А ему не повредит? – взволновалась Камиша.
– Проснется как новенький, – успокоила кузину Луиза. – Так ты едешь?
– Конечно, еду, раз все уже устроилось, – пожала плечами Камиша, и провела рукой по свободно висящим на ней одеждам. – Так, платок здесь, пузырек с солью тоже здесь, капли… капли вот. Степан, вы поможете мне туда забраться?
Из полутьмы смотрели глаза, как будто плавающие в воздухе. Щенки крутились и тягали подол, привлекая внимание, вызывающе толстые и живые. Степке захотелось пнуть их ногой, но он, конечно, удержался.
Шагнул на макаронных ногах еще, подхватил Камишу на руки. Она ничего не весила, и этот факт отдавался тупой болью где-то посередине Степкиной груди.
– Ландышами пахнет, – сказал он.
– Это у меня капли такие, от кашля, – объяснила Камиша.
Марсель, бледный и сосредоточенный, уселся на козлах. Луиза устроилась рядом с Камишей, напротив Степана. В последний момент все заговорщики как-то разом замерли – что творим?
– Ну, поехали, что ли, – весело сказала Камиша.
Марыся не подвела. Хотя и кричала на Степку, уперев руку в бок, яростно сверкая зелеными глазами: «Да ты что себе решил! Ты про кого меня просить задумал! Про итальяшек этих, которые сами как нарисованные, и из Люшки с самого начала хотели куклу заводную смастрячить! Да она может через то и сбежала куда подальше!»
Место было хоть и в центре почти, но какого-то окраинного, разбойничьего вида: мостовая разбита, в стоялой луже отражаются облака и купаются гуси (казалось, что большие белые птицы плавают прямо в небе), а за поределыми заборами в зарослях бузины и акации прячутся покосившиеся домишки, похожие на кучу дров.
Однако сени невзрачного домика были чисто выметены, а в комнате за тугой дверью оказалось и вовсе даже уютно: кровать с горой подушечек, над нею – красивый гобелен со сценой охоты на оленя, обои в мелкие васильки, лампа с зеленым абажуром, фаянсовый кувшин, таз, рукомойник, фотографии важных усатых военных на стене… На столике стояла ваза с цветами, похожими на большие разноцветные ромашки, бутылка вина и тарелки с фруктами и печеньем… «Господи, пошли ей мужа хорошего и деток здоровых!» – мысленно попросил Степка для Марыси, не догадав упомянуть о главном – о процветании ресторана.
Луиза скорчила гримасу – так ей стало жалко, что нельзя подглядеть, как все будет. Думала немного: нельзя ли хоть подслушать – в сенях или под окнами? Потом решила: нельзя, нехорошо – и ушла, скучная, к Марселю.
Камишу Степка пронес на руках, отпустил уже в комнате, нехотя… так бы и нес, нес, незнамо куда…
– Какое странное место… А где же Любочка? Она позже приедет? – с улыбкой оглядевшись, спросила Камиша.
Степка замер, не зная, что говорить, желая тут же провалиться в тартарары.